Избранные произведения
Шрифт:
потом распустит слюни.
В обычных случаях Василий, в это время почувствовав, что у
него в глазах темнеет от злобы, пускал что попало об пол и,
хлопнув дверью, уходил из дома. А теперь нельзя было так
сделать, потому что за перегородкой был Петр.
Ведь как было хорошо! Как мирно, по-дружески беседовали,
нет, влетела, как дьявол, и заварила кашу. Только и живешь
спокойно, пока вот с ней сидишь, а как чужой человек
показался, так
И чем больше думал об этом, тем больше его разбирало зло,
и не было никакой жалости к жене, лежавшей на постели и
вздрагивавшей своими круглыми плечами. Так бы и двинул ее
по этим плечам-то, черт бы ее драл!
– Да мне, может быть, ее родственники ни на черта не
нужны, мне приятней поговорить с приятелем! Хоть у него
башмаки худые, а он на целую голову выше всех родственников,
потому что человек головой живет, а не брюхом,– думал он.
Раздражение еще больше увеличивалось оттого, что
неудобно было, оставивши гостя одного, препираться за
перегородкой. Да он еще все слышит небось.
А потом Василию пришла мысль, которая обыкновенно
приходила в этих случаях: он подумал о том, что жена хоть и
кричит и скандалы устраивает, но ведь жить-то ему с ней. Петр
этот пришел и ушел. А она навсегда с ним останется. И если он,
359
в самом деле, из-за чужого человека будет скандал устраивать,
тогда нужно бросить все к черту. Она вот кричит, а кто на себе
все хозяйство держит? Или когда он захворает,
кто от него все ночи не отходит? С приятелем хорошо
поговорить о звездах, вознестись фантазией, а ведь он тебе
клистиров ставить не будет.
И Василий, пересиливая в себе с трудом неутихшее
раздражение, сел на кровать боком и погладил жену по плечу.
Она мотнула плечом, как бы говоря, чтобы он отстал.
У Василия опять шевельнулась обида. Он подумал: «А, черт,
к тебе первый подошел, а ты куражишься, вот двину по шее как
следует и уйду». Но он пересилил себя, подумав о том, что тогда
эта музыка пойдет надолго и нужно взять на себя терпение и
еще попробовать хоть насильно заставить себя быть ласковым.
Он еще погладил ее по плечу. Жена уже не стряхнула руки.
Потом долго лежала неподвижно. И вдруг, схватив его руку,
стала, закусив от напряжения губы, колотить его руку кулаком.
Видно было, что у нее отлегло от сердца, и ей только было все
еще досадно и хотелось выместить эту досаду, причинив мужу
хоть какую-нибудь боль.
– Ну, ну, дуреха, вишь какая злобная. Ну, бей, бей; силы-то у
тебя немного. Вот
– Да, уж ты...
Она уже сидела на постели и сквозь слезы, улыбнувшись,
посмотрела на мужа, гордая его силой и своей слабостью.
– Ну, вставай, пойдем, а то неловко, что ж человек один
сидит. Мы устроим, там видно будет.
И он с облегчением вышел из спальни.
– Вот уж женское сословие,– сказал он, обращаясь с
неловкой связанной улыбкой к Петру,– проехала, уморилась и
расстроилась. Эти бабы чисто малые ребята: покричишь на них,
успокоятся. Через две недели, говоришь, ученье-то начинается?
– спросил он Петра.
– Да... Да мне раньше надо,– сказал Петр. Он сидел на стуле
у окна и смотрел на улицу, где моросил мелкий осенний дождь,
на грязную растоптанную дорогу улицы и на мокрые голые
ракиты с опавшими на грязь листьями.
– Ну, давайте обедать, что ли! – крикнул Василий развязно
веселым тоном, каким обыкновенно кричат хозяева после
взаимной ссоры и состоявшегося примирения, когда в доме есть
посторонний человек. И этим развязным и деланно веселым
360
тоном хотят показать друг другу и гостю, что все хорошо, сейчас
пообедают, а потом можно и на боковую, благо делать все равно
нечего по такой погоде.
IV
– Я сегодня пойду,– сказал Петр Василию после обеда.
Первая мысль, какая мелькнула у Василия при этом, была та,
что дело улаживается неожиданно хорошо, если Петр уйдет. Но,
чтобы не дать почувствовать это своему другу, он сейчас же
закричал на него:
– Это еще что выдумал! Куда ты пойдешь? И думать не смей!
Я так тебе рад, ты так меня разворошил, словно живой водой
сбрызнул.
Он это говорил повышенно искренно, потому что раз Петр
заговорил сейчас об отъезде, значит, он вообще недолго
задержится. И при мысли об этом у Василия явилось искреннее
желание быть ласковым и даже нежным с своим другом.
– Что тебе это в голову взбрело? – сказал он.
– Да, ну, что, у тебя тут гости будут, я для них человек
посторонний... Говорить я не умею. И тебя связывать буду.
– Ерунда!.. Кто тебя заставляет говорить. А надоест, пойди в
летнюю половину, тебе никто мешать там не будет,– сказал
Василий.
К вечеру стали съезжаться гости – во френчах, в двубортных
пиджаках и сапогах, с остриженными или по-стариковски
намасленными волосами.
Василий уже не представлял Петра как студента первого Эм