Избранные работы

Наторп Пауль

А как обстоит дело в Германии? Так же или существенно иначе? Конечно, в отношении развития по направлению к демократии мы находимся много позади народов, говорящих на английском языке, позади Швейцарии и многих других стран, многие элементы противятся ей еще со всей энергией. В мои задачи не входит цель судить об основаниях этого факта и о возможности успеха в этой области. Но у нас в большом объеме имеются демократические учреждения, у нас введено, по крайней мере в принципе, общее избирательное право, хотя и с очень большими фактическими ограничениями, и это одно уже имеет решающее значение: таким образом, дана возможность каждому из народа принять известное участие в законодательстве. У нас всеобщая, воинская, повинность — институт, демократический характер которого как такового невозможно оспаривать. А самое главное, у нас национальная, система образования, которая по своему общему направлению была устроена в свое время на демократической основе, хотя при ее несовершенном проведении ею и пользуются не в чисто демократическом духе. Тем не менее нельзя отрицать – да к счастью никто и не думает о переменах в этом деле, – что благодаря всеобщему обучению народа действительно создана почва, на которой, естественно, должно вырасти стремление принципиально открыть доступ к высшему образованию каждому способному к нему человеку. Между тем повседневный опыт показывает, что народное школьное образование стирается часто в несколько лет, если над ним нет никакой дальнейшей надстройки. Это часто остается справедливым даже в отношении таких элементарных знаний, как умение читать, писать, считать; то же самое безусловно имеет почти всеобщее значение в вопросе нравственного, религиозного, национального влияния школы,

о котором так много говорят и вечно спорят и которое так мало в действительности. В этом можно убедиться, хотя бы прочтя книгу Гереса, а еще лучше знакомясь с описаниями самих рабочих или каких-нибудь других людей из самых низших слоев народа (кое-что из таких описаний стало известно за последние годы); что же касается сельского населения, то в этом можно убедиться из поучительного сочинения тюрингенского сельского священника об учении веры и нравственности у крестьян, где он описывает, в какой форме укладывается часто религиозное и нравственное учение и тому подобное в головах рабочих, а тем более крестьян, даже в более интеллигентных их слоях. Это говорится не в порицание народной школе: не ее вина, что на фундаменте, который она закладывает, дальше ничего не строится и что духовные органы, с таким трудом доведенные под ее старательным руководством до известного уровня развития, потом, оставаясь не использованными, хиреют и умирают гораздо скорее, чем это представляли себе. Конечно, многое могло быть иначе, если бы уже самые основы, заложенные школой, были иными. Об этом сказано уже довольно; при всей хвале Песталоцци народная школа действительно пренебрегала непонятным образом самыми значительными из его принципов: принципом безусловно исходить из самодеятельности ребенка и его действительного данного положения, а затем принципом неразрывной связи образования головы, сердца и руки. Но если бы основа, заложенная школой, была, насколько только мыслимо, лучше и солиднее, то она все-таки не сделала бы лишним дальнейшее развитие образовательной работы на протяжении всей дальнейшей жизни, а сделала бы его тем более необходимым. Ибо то, что вообще составляет проклятие, тяготеющее над всеми земными желаниями, – достижение родит еще большее желание, – здесь превращается в благодать: чем образованнее кто-нибудь, тем сильнее жаждет он дальнейшего образования; готовой мертвой стадии не должно быть, потому что только прогресс составляет жизнь. Что и школа для дальнейшего образования, даже в самой ее развитой форме, и распространение полной школы до 18-летнего возраста недостаточны для удовлетворения этой потребности, а, наоборот, при самом лучшем мыслимом действии ее только сильнее пробудится желание учиться дальше, – это не подлежит ни малейшему сомнению, и мы можем не тратить слов по поводу этого. Она охватывает только немногие годы, она простирается и в настоящее время далеко не на все слои народа, в общем, не захватывает учеников ремесленников и подготовляющихся торговцев, если они не посещают полную школу, ни фабричных, ни сельских рабочих – словом, она меньше всего охватывает именно те круги, которые больше всего нуждаются в ее помощи. Это факт, который вызывает крайнее удивление, если только действительно осмыслить его: помощь отсутствует большею частью всегда там, где она была бы наиболее необходимой. Барон фон Думрейхер, человек, много сделавший для развития повышенного образования в Австрии, выразил это однажды так: «Всякое образование стремится уйти от народной почвы и держится наподобие теплого воздуха только в верхних слоях. Руководители современных работ, высоко стоящие в науке и искусстве, не видят под собой ничего, кроме кучи механически работающих носильщиков. Такое противоестественное разделение головы и рук, такое лишение рабочего сословия участия в духовном содержании своего собственного дела заставляет опасаться за будущее ремесленного труда, за нравственную стойкость нашего народа, за всю нашу культуру».

Вы видите, конечно, что все беспристрастные, знающие дело люди понимают сразу это положение, всю его опасность и общее направление пути к его исправлению. Дело идет о всепроникающей тенденции современного развития, о последствиях, которые идут, по-видимому, неразрывно рука об руку с развитием промышленности. Не только рабочий народ сам смотрит так, но и совершенно исключается возможность, чтобы это было просто делом политических агитаторов, которые преувеличенным изображением современного бедственного положения хотели бы возбудить политические страсти. Все те, кого я называл вам в подтверждение моего взгляда, принадлежали к высшим слоям общества: фон Думрейхер, например, был в австрийском министерстве докладчиком, советником по вопросам ремесленного обучения, которое обязано ему многим. Если в чем-нибудь есть надежда на серьезный успех, то только в том, что, как показывает опыт, все беспристрастные исследователи этого дела, из какой бы сферы они ни подходили к нему – из мира ли ученых, правительства, из кругов ремесленных предпринимателей (упомяну Аббе в Иене), – все они вполне соглашаются в этом понимании положения вещей и сходятся по меньшей мере в общем направлении тех путей, по которым они рекомендуют идти, чтобы поправить дело.

Немецкие университеты и другие высшие школы долгое время не хотели толком приступить к этому делу, и до сих пор их рвение в этом вопросе не особенно велико. Сначала принялся за дело с чисто австрийским темпераментом и огнем венский университет и скоро достиг заметных успехов. Нужно отметить с благодарностью, что он нашел в своей работе поддержку со стороны правительства. Скоро этому примеру последовали Мюнхен и Берлин, и в большинстве немецких высших школах (как университетах, так и технических высших школах) теперь имеется – правда, вяло работающая, ограниченная небольшим количеством участников, – организация, которая все-таки доставляет силы для народных высших курсов. Уже очень скоро при этом стало сильно чувствоваться одно зло, которым мы в Германии больны вообще больше, чем другие страны, – недостаток свежего, бодрого, прежде всего свободного духа предприимчивости. У нас нашлись бы неисчерпаемые силы, годные для такой задачи, но как трудно мобилизовать их! Лейпцигский географ Ратцель высказался однажды довольно резко по этому поводу: он относил этот недостаток на счет жалкой, свойственной особенно северным немцам, привычки позволять бюрократически руководить собою во всем. Насколько иначе и живее общее участие в развитии народного образования в Швейцарии, чем, например, в Померании! Эта разница устанавливается не числом лиц с более высоким образованием, а тем, какое применение находит их образование. Легко устанавливается такое положение, в котором те, кто кое-что знает, из гордости или из скромности изолируются, в то время как все остальные вокруг довольствуются чрезвычайно бедной духовной жизнью. Ратцель констатирует удивительное наблюдение: что самые высшие и самые низшие слои меньше всего захватываются стремлением к образованию. Родовитая и денежная аристократия в Германии относится к духовным интересам более безучастно, чем в какой-нибудь другой стране Западной или Средней Европы, поэтому, большие пожертвования для целей образования являются сравнительно большой редкостью. Он наблюдает также, что и кривая образования наших университетов, которая в экзаменах на аттестат зрелости достигает для соответствующего возраста неслыханной во всем мире высоты, скоро затем падает и застывает дальше на неожиданно низком уровне. В связи с этим находится и сравнительная отсталость наших народных библиотек и многое другое.

Я тем более вправе привести это суждение (из 90-х годов), что, как мы можем сказать, по крайней мере в уголке на Рейне и Майне оно не вполне приложимо. И вообще наблюдается, что этот застой начинает исчезать и что к вопросам образования теперь все-таки в общем проявляется гораздо больше интереса и усердия, чем столетие тому назад. Но, в общем, и особенно в сравнении с Англией и Соединенными Штатами этот приговор остается, к сожалению, все еще верным. Иностранцы, а именно английские и американские наблюдатели наших образовательных учреждений, не могут в достаточной мере надивиться, как у нас все идет на шнурочке, как учат и работают у нас в школах, но также и тому, как терпеливо мирятся у нас с задаванием уроков и с какой доверчивостью родители предоставляют учителям и школьному начальнику располагать родом и мерой образования их детей. Они наблюдают более отчетливо, чем обыкновенно делаем это мы сами, что наши ученые абитуриенты уже непосредственно после окончания, как студенты, а тем более позже, окончив университет, теряют свое рвение к образованию и потом проводят в подавляющем большинстве свою жизнь как настоящие филистеры. Наблюдатели относят это на счет того общего недостатка инициативы, который вообще наблюдается у нас во многом, на недостаточное стремление к деятельности без приказания: серьезно и усердно делают все то, что обязаны делать, но ничего больше. Это усердие в действительности равносильно косности.

Если пытаются иногда привлечь университетских преподавателей к свободному делу народного образования, то они

нередко отвечают: лучше, когда каждый занимается своим делом: ученый – за своим письменным и экспериментальным столом, библиотекарь, чиновник музея – за своими каталогами; основательность непременно потерпит ущерб, если попробовать поделиться своей ученостью с кем-либо, кроме тех, кто, как полагается, подготовлен для этого и кто «имеет на это право». Очень часто приходится слышать, что университет по статутам существует для того, чтобы давать образование слугам государства и церкви; все же то, что он пробует сделать за пределами этого требования, отнимается у той цели, которой он предназначен служить, и тому подобные вещи профессорской мудрости. Последнее, конечно, совершенно неверно: государство содержит профессоров для многочисленных специальностей, которые не имеют ничего общего с подготовкой для государственных и церковных должностей; университеты, а тем более другие высшие школы, открыты для достаточно подготовленных слушателей, совершенно не считаясь с целью подготовления к государственной или церковной службе. Но мы уж привыкли справляться всегда только о том, что приказано делать, вместо того чтобы интересоваться внутренней, существенной целью образовательной работы, и эту цель, конечно, надо думать, следовало бы искать в нации и в людях, а не в должностях.

Но не одна только косность (я разумею духовную и моральную косность, которая легко соединима с самой старательной работой с утра до вечера в какой-нибудь ограниченной области) стоит на пути нашей цели, но в конечном счете до сих пор эту работу затрудняет, да и не раз уже парализовала самую честную волю к выполнению нашей задачи, борьба экономических, политических и религиозных партий. Время, когда эти противоположности партий и при этом все сразу постоянно все более обостряются, не благоприятно, конечно, для стремлений, которые построены и направлены именно на совместную работу, на добрую волю к известному игнорированию этих противоположностей, на чистую объективность и спокойную деловитость. Но теперешнее чрезмерное напряжение всех этих противоположностей не может продолжаться дальше, и более тщательное наблюдение учит нас, что экономическое, политическое и религиозное развитие неудержимо стремится к внутреннему растворению теперешних партий и созданию вообще нового положения. Рудольф Эйкен говорил где-то о «резкости, почти жестокости абстрактных противоположностей» среди различных слоев народа. Он сделал совершенно верное наблюдение, что крайняя резкость, в свете которой часто понимаются эти противоположности, существует в действительности только в абстракции. У немца уж такая склонность к абстракции; живые силы культуры работают, наоборот, в ином направлении, абсолютно принуждая к повышению и углублению взаимных отношений между всеми органами социального тела. И если бы даже у нас совсем не было права рассматривать конечное преодоление этих препятствий в народной жизни как возможную и даже необходимо достижимую цель, то и тогда следовало бы действовать так, как если бы она столь же возможна, сколь и безусловно необходима для того, чтобы нация в заключение не разрушилась и не распалась на свои атомы. Как бы резко ни обострялись эти противоположности в данный момент, их надо рассматривать все-таки как такие, которые в конце концов должны быть преодолены. Это преодоление должно по крайней мере стоять перед нашими глазами как идеальная цель, как «далекая цель».

Исходя из этого основания (я вчера уже сказал это, но считаю данную мысль достаточно важной, чтобы в связи с настоящим подчеркнуть ее еще раз), я не могу считать правильным мнение, что образовательные курсы для рабочих должны вообще отказаться от всех тех вопросов, которые являются спорными в среде современных экономических, политических и религиозных партий; это уже приводило иногда к совершенно неприемлемому выводу: что цель этих курсов вообще явится проводником только интеллектуального образования. Предпосылка, приведшая к такому результату, была следующая: сами преподаватели курсов неизбежно представляют из себя тоже партию; значит, работа по народному образованию приняла бы неизбежно партийное направление, если бы принципиально не исключались из нее все спорные вопросы. Это тотчас же чувствуется другой стороной и приводит к непреодолимому недоверию ко всем начинаниям этих курсов, совершенно уничтожающему их действительный смысл. Такой взгляд имеет известную видимость, но при этом не замечают, как мне кажется, самого главного. Все, принимающие участие, все желающие потрудиться дня народного образования должны быть с головы до пят проникнуты как высшим принципом мыслью, что они являются представителями науки, а это значит, что нельзя давать никакого решения в экономических, политических, религиозных и других каких-либо вопросах в виде готовой, неприкосновенной догмы, нельзя требовать общего признания того, что, может быть, для отдельной личности представляет собой дело веры, а надо исследовать, спрашивать, открыто ждать от беспристрастного исследования его любого решения и содействовать участию в этом испытывании, спрашивании и исследовании и других на вполне равных правах. Только на почве такой непредвзятости (это слово является в этой связи вполне определенным) мыслимо – а на этой почве и вполне возможно – «нейтрально», т. е. независимо от какого-нибудь заранее установленного решения, ставить и совместно обсуждать вопросы хозяйства, политики и мировоззрения. В противоположность этому нейтральность, которая бы состояла в отказе вообще от рассмотрения вопросов, стоящих как раз в центре жизни, не соответствовала бы достоинству науки: это значило бы именно отрицать ее независимость, ее самостоятельность, на которой мы тем не менее постоянно настаиваем. Или наука действительно только служанка ограниченных практических стремлений, а значит, и партий, или она не может отказаться от намерения поставить перед своим форумом и эти последние, в конце концов самые важные для человека, вопросы, наиболее близко касающиеся глубочайшего человеческого существа, – не для того, чтобы высказать о них свои диктаторские отзывы, которые ставили бы еще больше препон дальнейшему исследованию, а именно в смысле освобождения собственного суждения и открытия бесконечного, но методически удостоверенного прогресса в убеждении, следовательно, в смысле неограниченной проверки и исправления.

Именно убеждение, что серьезному исследованию, свободному от предвзятой партийной догмы, должно в конце концов удасться пробиться к ясности и если и не к последним выводам, то тем более проникнуть к закономерному безграничному прогрессу познания, – это убеждение лежит и в основе стремлений самого народа к серьезному научному углублению своего образования. Только на почве этого беспристрастного стремления к истине можно свободно выступать с обеих сторон и искать соглашения, только на этой почве безусловной свободы, духовной независимости может развиваться это дело; каждый шаг, который ведет в сторону от этой почвы, может под конец иметь своим последствием только то, что истинная цель этой социальной воспитательной работы будет совершенно недостигнута.

Ведь в этой работе мы видим не дело известного отеческого попечения, исходящего от более одаренного счастьем высшего слоя по отношению к обиженным духовными благами. Если даже мы сами рассматриваем нашу работу как дело высшей справедливости, а не как даваемую с миной снисходительности милостыню и хотим, чтобы и другие смотрели на нее так же, тем не менее другая сторона будет все-таки ощущать ее как милостыню до тех пор, пока господствует настроение, что как будто мы (этот высший слой) владеем полным, истинным, человеческим образованием, но готовы теперь ради великодушной цели справедливого уравнения отдать небольшую часть его остальным людям. Но в духовном нет вообще такого давания и принимания, дележа и уравнения, как в области материальных благ, а есть только работа над общим делом, на которое никто не может заявить права собственности – ни большого, ни малого, ни равного, ни неравного, в котором каждый может только принимать участие вместе с другими по мере и особенному направлению своих духовных сил. Истинный учитель ни в каком случае не чувствует себя в роли дающего, а вербует сотоварищей для дела, которое не принадлежит никому отдельно, а всем вместе, – для дела, которое вообще никогда не бывает готово, в котором все дело заключается в самой работе. Словом, короче говоря, только свободные могут воспитывать свободных.

Поэтому руководство, конечно, должно остаться за наукой и в конечном счете за философией:, я понимаю это слово не в смысле специальности (философия вообще не «специальность»), а в его первоначальном, платоновском, значении: как стремление поставить все бытие и жизнь человека на основу строго испытанной истины, более того, сообразовать с идеей, а в заключение с бесконечной, задачей, истины. Ибо истина для человека существует только как вечная задача, хотя и с несомненно достоверным направлением к цели. А из определения этой цели должно вытекать еще одно: эта образовательная работа не должна вестись без всякого плана и давать крохи то тут, то там; надо стремиться к тому, чтобы все даваемое стояло в органической, связи, между собою, так, чтобы одно всегда вытекало из другого или по крайней мере могло вытекать.