Избранные рассказы
Шрифт:
— Он — точь-в-точь как ты: весь день ничком и дно разглядывает, — ухмыльнулся Педрито.
Вытирая руки, чтобы не намокла моя вторая, вечерняя сигара, я спросил:
— Ты думаешь, он ждет другой шхуны?
— Какой шхуны?
— А бог его знает какой. Может, с Юкатана.
Педрито уставился на меня со всею наивностью своих четырнадцати лет, проведенных на море.
— Не понимаю.
— Видно, хочет удрать с Кубы.
— Нет, он говорил, что сойдет на берег, что, если кончится штиль, он вернется в город.
— Ты слыхал сам?
— Да-а.
— Чудно!
— Так он условился с Монго: отвезти его в порт при первом же ветерке, хотя бы это был всего лишь полуденный бриз.
Значит, не для того, чтобы удрать… и он богатый. Только ловец лангустов поймет — тут что-то не вяжется. Ведь иной раз думаешь: на все готов, лишь бы не было больше этих ночей на полубаке, этих дней ничком под палящим солнцем.
Я сел на весла, и мы молча двинулись к шхуне.
Мы проходили мимо кормы, и я увидел, что Пятый свесился с нее почти головой вниз. Он не взглянул на нашу шлюпку, казалось, до него не доносится всплеск весел, и только досадливо поморщился, когда весло взволновало тихую воду, через которую он рассматривал морское дно.
Приятно прикидывать, как употребишь заранее обещанные деньги. Но есть кое-что поважней: знать, что руководит поступками человека, глухого к тебе, словно каменная стена, что там, в его больших глазах, за этим огромным лбом. И я снова обратился к старшому:
— Монго, чего он хочет, что он разыскивает? За что он нам платит?
Монго чинил сеть для ловли лангустов и уже приоткрыл губы, собираясь что-то сказать, но выпустил изо рта лишь облачко сигарного дыма, которое тут же растаяло в воздухе.
— Ты слышишь, про что я спрашиваю? — не отступался я.
— Слышу.
— Так что ж ты не отвечаешь?
— А я не знаю, что именно тебя интересует, и обдумываю, как бы тебе ответить.
— Очень просто — словами.
— Да, словами, но ведь надо попонятней…
Он весь повернулся ко мне и отложил в сторону вязальный челнок, которым чинил сеть. Я выжидательно помедлил и захотел помочь ему:
— Я же не про тот свет спрашиваю и не про этот.
— Да, Лусио, но без того света тут ничего не объяснишь, — сказал он очень серьезно.
У меня захватило дух, а когда, очнувшись, я собрался удивиться, подал голос Педрито:
— Полундра! Садимся на мель.
Мы бросились за борт и — по шею в воде — принялись толкать «Эумелию» под брюхо, пока не сдвинули с места и она не всплыла над отмелью, подняв со дна воронки крутящегося тонкого песка. Монго воспользовался случаем, чтобы осмотреть дно специального бака, где мы, в морской воде, держали лангустов. А я стал готовить завтрак — была моя очередь. За весь день я так и не сумел выбрать минуты, чтобы перемолвиться со старшим. Зато мне удалось разглядеть как следует лицо нашего Пятого, и я впервые понял, что в такие светлые и большие глаза нельзя смотреть долго. Он не сказал мне ни слова, а привалился спиной к стойке штурвала и тут же заснул. Ближе к ночи старшой разбудил его, и он, в темноте, съел немного похлебки
Дул мягкий бриз, доносивший до нас свежее легкое дыхание с островка Эль-Кайуэло; я наспех сполоснул в море посуду: торопился на корму, где старшой, лежа на спине, грел под луною живот. Я почти ничего не успел ему сказать и потому начал с того, на чем мы остановились:
— Ведь я же не про тот свет спрашиваю. И не про этот.
Он мягко улыбнулся в сиянии луны, сел и, помолчав, заговорил, раскуривая сигару, огонек которой бросал красные блики на его лицо.
— Теперь я знаю, что тебе ответить, Лусио. Присаживайся.
Я прислонился к фок-мачте и, скользнув по ней спиною, сел.
— Допустим, он маленько свихнулся и ему кажется, будто здесь, у нас, он увеличивает свои капиталы.
— Лежа весь день ничком и глядя в воду?
— Не в воду. Он разглядывает дно.
— Вода или дно — все равно бред.
— За свой бред он платит деньги. Стало быть, точка.
— Нет, не точка.
— Почему?
Я растерялся, не зная, что ответить, и объяснил, как мог:
— Потому что на работе важно не только зарабатывать деньги, но еще и понимать, что заставляет другого платить их тебе.
— Положим, в данном случае — помешательство.
— Плавать на таком корыте, как наше, вместе с помешанным — это ж опасно.
— У него помешательство особое, Лусио, тихое, один пунктик: чтобы не было ветра.
Опять ветер! Я даже приподнялся.
— При чем тут ветер, Монго? Мне уже и Педрито говорил. Но на что она ему — эта тишь да гладь?
— Я же сказал тебе, Лусио, он помешался.
— Неправда! — почти выкрикнул я и тут же поглядел на корму, уверенный, что разбудил Пятого. Увидел я только его ноги, не затененные навесом и залитые светом луны. А когда снова повернулся к Монго, тот смеялся вовсю.
— Не бойся, дурачок. У него помешательство безобидное, и он за него платит. Он и мухи не убьет.
— Но ведь нельзя же проходить мимо… поневоле тревожишься, — проговорил я быстро и понял, что теперь-то уж Монго сумеет объяснить мне то, чего я хочу.
— Ладно, так и быть, отвечу тебе: он вбил себе в голову, будто на дне кто-то есть.
— Кто это есть на дне?
— Конь.
— Конь?
— Да, красный, говорит, конь. Красный, как кораллы.
И Монго расхохотался до того оглушительно, что я поверил: не врет. Внезапно рядом с нами очутился Пятый, и Монго, слегка смутясь, осведомился:
— Что, приятель, не спится?
— Вы заговорили о коне, но про коня — это правда, о нем я бы не позволил себе неправды.
Я осторожно поднялся на ноги — иначе не видно было его лица, только силуэт головы на фоне лунного света, а ведь, наверно, его лицо выражало досаду, хотя голос звучал ровно. Однако нет, лицо его оказалось тоже спокойным, как море. Монго, ни на что не обращая внимания, тихо встал.
— Я никого не обвиняю в неправде, — проговорил он, — только я никогда не стану разыскивать живого коня на морском дне. — И он нырнул в квадратный зев полубака — спать.