Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

– Нет! Нет! Это невозможно, – принялись монахини увещевать ее. – Слишком скоро. Хотя бы через неделю.

– Я не желаю здесь оставаться, – медленно, с нажимом процедила Люси, и это далось ей нелегко. – Здесь мне все ненавистно.

– Но ты все еще слишком… слишком утомлена!

– Я здесь не останусь, – твердо, категорично повторила она.

Несмотря на слабость, она отчаянно стремилась сохранить выдержку и показное спокойствие. Она не изменит себе. Тем не менее ее волнение росло. Она воскликнула:

– Если вы не телеграфируете о моем приезде завтра вечером, я все равно уеду!

Они уставились

на Люси, словно предчувствуя дурное, потом переглянулись и вновь воззрились на нее.

– Постарайся не волноваться, – наконец проговорила одна из них. – Ты ведь понимаешь, мы не вправе тебя удерживать. Но уехать сейчас невозможно.

– Возможно, – сквозь зубы повторила Люси. – Я уеду завтра утром.

Воцарилось долгое неловкое молчание.

– Что ж, если хочешь… – наконец сказала мать игуменья, недоуменно пожав плечами. – Но, право, это неразумно.

Люси не ответила и не пошевельнулась. Только закрыла глаза, словно пытаясь избавиться от невыносимого присутствия этих женщин. Еще долго после их ухода она неподвижно лежала, вытянув поверх стеганого покрывала худые руки, испещренные жилками, неудобно вывернув шею к окну и выставив бледную щеку. Ни единое движение не выдавало ее смятения, между тем в душе у нее кипел жгучий стыд. Ей вдруг вспомнилась одно, давно позабытое, выражение Фрэнка. Да, несмотря на все ее потуги сохранять достоинство, они «выставили» ее. Выставили! У нее скривились губы. Она им не подходит. Горя любовью к Богу, она вошла в этот дом, охваченная одним страстным желанием – стать невестой Иисуса. И вот ее любовь и пыл отринуты, душа выжжена дотла, и она, отвергнутая невеста Иисуса, возвращается назад – но к чему? Изможденная, опустошенная, лишенная всего, она все-таки осознавала, что душа ее полна неясных устремлений.

За окном сквозь ветви деревьев пробивался солнечный свет, над цветами кружились жужжащие пчелы, подернутая дымкой даль манила к себе. Может быть, там ее по-прежнему что-то ждет? Она не пошевелилась, продолжая прижиматься щекой к подушке, и вдруг тихо зарыдала от переполнявших ее чувств.

Глава 12

Следующее утро, которое Люси наметила для своего отъезда, выдалось ясным и бодрящим. Свежий ветерок трепал за окном побеги клематиса, а чуть дальше она видела колышущиеся кроны деревьев и сорванные с темно-пунцового бука листья, которые кружились на фоне застывшего неба, как испуганные ласточки. Похолодало. Одним махом лето превратилось в осень.

Люси проснулась рано и долго размышляла лежа. Потом в восемь часов медленно, с большой осторожностью поднялась с кровати. На каждом шагу Люси спотыкалась и пошатывалась. А ей следовало быть очень осторожной, иначе под внимательным взглядом Марты она выдала бы одолевающую ее ужасную слабость. Эта слабость была просто немыслимой: Люси стоило громадных усилий прямо держать голову на тонкой шее или унять дрожь рук, когда она одевалась.

Она надела черное платье, которое носила во время постулата, но теперь, чересчур просторное для ее исхудавшей фигуры, оно висело на ней складками, как плащ на огородном пугале. Никогда это платье не было привлекательным, а сейчас, подколотое булавками, подвернутое и затянутое на ней старой медсестрой, оно имело нелепый и в то же время печальный вид.

Зашнуровав ботинки,

Люси подняла чуть закружившуюся голову и вдруг увидела себя в зеркале. «Ну и зрелище», – подумала она. Волочащаяся по полу юбка, курьезный мешок на лифе, криво сидящая на стриженой голове шляпка. И это была она – она, слывшая когда-то элегантной, утонченной. Фрэнк даже называл ее прекрасной!

– Как ты себя чувствуешь, встав с постели? – заботливо спрашивала ее старая Марта.

Люси повернулась.

– Отлично, – тихо ответила она.

– Тогда давай спустимся, – сказала Марта.

Они сошли в гостиную, где уже ожидали Мари-Эммануэль и Жозефина. Эти две женщины, которым однажды было поручено встретить ее, теперь, очевидно, получили наставления по поводу ее отъезда.

Мать игуменья не присутствовала, она была занята на богослужении.

В гостиной стоял открытый чемодан Люси со всеми вещами, которые она привезла с собой. Они были аккуратно выложены. Ей надлежало оставаться на месте, пока в ее присутствии не будет сделана опись, чтобы продемонстрировать, что ничего не пропало. Все, что она привезла с собой, было здесь, и все ей теперь возвращалось. Учитывались даже деньги, до последнего су – для проезда их было более чем достаточно. Билет уже был куплен, кеб заказан, все предусмотрено. Все было по справедливости! А она недавно произнесла слово «отобрали»!

Наконец вещи были упакованы, и, поскольку замок от долгого употребления сломался, чемодан перевязали веревкой. Люси сказали, что это вполне надежно, и стоящий вертикально в опрятной гостиной кожаный чемодан, в котором было все ее добро, чем-то напоминал ее саму – изношенный и побитый невзгодами и странствиями.

Они ждали, все три женщины – ибо старая медсестра без лишних слов выскользнула из комнаты, – глядя друг на друга через стол, покрытый клеенкой. Не чувствовалось ни волнения, ни напряжения, ни ощущения чего-то необычного. Ничто не могло потревожить неумолимые движения машины, принявшей, поглотившей и теперь исторгнувшей Люси. Машина работала без устали.

– Мать игуменья сожалеет, что занята, – во второй раз сказала Мари-Эммануэль. – По сути дела, нехорошо, что ты уезжаешь так скоро, но она не может тебя удерживать.

Зазвонил колокол, но как-то невнятно, словно издалека.

– Телеграмму послали сегодня утром, – снова сообщила Мари-Эммануэль.

Из-за окна то и дело доносился шелест сухих листьев.

– В этом пакете, – сказала Жозефина, указывая на аккуратный сверток, лежащий перед ней, – хороший завтрак. – Она улыбнулась. – Сэндвичи и паштет – да, и колбаса. Все специально приготовлено для тебя.

Продолжают осыпать ее этими преходящими благами, этими мелкими знаками внимания и улыбками, в то время как именно здесь у нее отобрали буквально всё.

Люси неожиданно подняла голову:

– Если будет позволено, я хотела бы попрощаться с сестрой Адрианой.

Монахини сразу обменялись неодобрительными взглядами. Мари-Эммануэль молчала, но Жозефина в конце концов выдавила характерную невыразительную улыбку и произнесла:

– Боюсь, это невозможно. Рано утром в день своей годовщины добрая сестра была найдена без чувств. Удар – и она вскоре умерла. – Жозефина снова улыбнулась, уже весело. – Да, на небесах царит великая радость. Там встречают еще одну праведницу.