Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

При этих словах по залу прошло волнение. Минуту спустя на свидетельское место поднялась степенная пожилая женщина в черном; ее простое, изборожденное морщинами лицо дышало честностью и порядочностью. Она вдумчиво произнесла слова присяги, затем повернулась к Грэхэму, который непринужденным тоном начал допрос:

– Вы – вдова доктора Тьюка, скончавшегося в тысяча девятьсот тридцать третьем году? Правда ли, что ваш муж в течение нескольких лет практиковал в Уортли, в районе Элдон?

– Совершенно верно, сэр.

– Вам известно, что ваш муж был вызван на квартиру мисс Сперлинг в тот вечер, когда было совершено убийство?

– Да.

–

Он говорил вам что-нибудь об этом?

– О да, это была страшная история, и мы не раз с ним о ней толковали.

– Выражал ли когда-нибудь ваш супруг удивление по поводу того, что не был вызван в суд в качестве свидетеля?

– Да. Он говорил, что это очень странно. Он говорил… – Она умолкла, бросив боязливый взгляд в сторону судей.

– Не бойтесь, миссис Тьюк. Ведь суд затем и собрался, чтобы выслушать ваши показания. Так что же говорил ваш муж?

– Он говорил, что власти пренебрегают его мнением.

По залу снова прокатился гул, и взоры присутствующих впервые обратились на сэра Мэтью Спротта. И хотя Пол давно все это знал, его снова захлестнуло волнение.

– Расскажите нам, миссис Тьюк, – продолжал Грэхэм, – какие предположения высказывал ваш муж во время ваших бесед с ним на эту тему.

Наступила пауза. Свидетельница отпила воды из стоявшего перед ней стакана.

– Понимаете ли, сэр, – начала она, – доктор Тьюк все время считал, что орудием убийства была не бритва, а более заостренный и отточенный инструмент, нечто вроде хирургического скальпеля.

– На основании чего он пришел к такому выводу?

– На основании тщательного изучения ран. Видите ли, сэр, с правой стороны шеи была глубокая рана, а дальше – до левого уха – шел длинный разрез.

– Следовательно, доктор считал, что каким-то острым инструментом была сначала нанесена глубокая рана и повреждены шейные сосуды, а уж потом был сделан разрез?

– Да, сэр.

– Ну а с помощью бритвы, лезвие которой заканчивается тупым закруглением, это невозможно проделать?

– Именно так он и говорил, сэр. Кроме того, он считал, что убийство было совершено человеком очень сильным и порывистым. А судя по местонахождению ран и по тому, как был обрызган кровью ковер возле тела, он считал – да не только считал, а был совершенно уверен, – что раны нанесены левшой.

– Левшой, – повторил Грэхэм, сделав особое ударение на этом слове, и сурово посмотрел на свидетельницу. – Вы ясно и четко помните эти его слова?

– Вполне ясно. – Губы вдовы слегка дрогнули, и с трогательным достоинством она продолжила: – Доктор Тьюк был мне хорошим мужем, сэр. И я чту его память. Неужели вы думаете, я стану приписывать ему слова, в которых не уверена?

– Нет, я этого не думаю. Я просто хотел, чтобы и суду было ясно, насколько вы убеждены в достоверности своих показаний.

Словно почувствовав вызов в этих словах, а также во взгляде, который бросал на него Грэхэм, генеральный прокурор раздраженно заявил:

– Я не понимаю, какой смысл так долго допрашивать эту свидетельницу. У меня лично вопросов к ней пока нет.

– В таком случае вы свободны, миссис Тьюк. Очень вам благодарен. А теперь я попрошу следующего свидетеля защиты.

По знаку мистера Грэхэма старушка сошла с возвышения, и на него поднялся профессор Валентайн.

Это был низенький нагловатый человек лет пятидесяти в слегка поношенном фраке с атласными лацканами, в высоком белом воротничке и черном галстуке. У него было бледное, болезненное лицо,

высокий лоб и копна черных волос, которые он носил очень длинными, что придавало ему сходство с второразрядным импресарио. После присяги он встал в позу – одна рука на бедре, другая на ограждении свидетельского места, откинул голову и, казалось, приготовился ко всякого рода неожиданностям.

– Мистер Валентайн, – мягко начал Грэхэм, – насколько мне известно, вы разбираетесь в почерках?

– Я дипломированный профессор графологии, – с достоинством заявил Валентайн. – И вообще, думается, смело могу сказать, что я широко известен как эксперт.

– Прекрасно. Помнится, вы заявили на суде, что записка, в которой покойной назначалось свидание и которая была найдена у нее на квартире, была написана Ризом Мэтри?

– Да, сэр… Я был специально вызван для этой цели прокурором.

– Я убежден, что вы полностью отдавали себе отчет в весомости и важности вашего мнения и, очевидно, были абсолютно уверены в том, что оно правильно?

– Да, сэр. У меня большой опыт в установлении подлинности серьезнейших государственных и частных документов.

– В таком случае, может быть, вы сообщите нам, мистер… прошу прощения: профессор Валентайн, как вы пришли к такой уверенности?

– Путем рассмотрения указанного документа сквозь лупу, сэр, и заснятия на пленку с последующим увеличением элементов каллиграфии, которые я сравнил с почерком арестованного на открытке, по собственному его признанию написанной им. Мои познания в этой области позволили мне в результате произведенных исследований прийти к твердому убеждению, что записка была также написана Мэтри, но только измененным почерком.

– Что значит – измененным почерком?

– Он его изменил очень простым и распространенным способом, а именно: держа перо в левой руке.

– Вот как! Значит, записка, в которой назначалось свидание, была написана левой рукой?

– Несомненно. И написана заключенным Мэтри.

– И написана Мэтри. – Грэхэм мягко улыбнулся. – Такая убежденность весьма успокаивает. Я недостаточно подготовлен, профессор, чтобы постичь тайны вашего искусства. Однако крупные авторитеты в этой области утверждают, что не всегда можно безоговорочно доверять доказательствам, основанным на дедукции и теоретических выкладках. Вы, возможно, слышали о деле Адольфа Бека? – (Профессор надменно промолчал.) – На этом процессе, профессор, довольно известный эксперт по почерку под присягой показал, что определенные письма были написаны человеком по фамилии Адольф Бек, и на основании этих показаний Бек был приговорен к пяти годам каторжных работ. А после того как Бек полностью отбыл свой срок, со всей очевидностью было установлено, что он не писал этих писем, что он совершенно невиновен и что эксперт-графолог совершил страшную ошибку, из-за которой ни в чем не повинный человек был обречен пять лет выносить жесточайшие страдания.

Валентайн с оскорбленным видом отбросил назад волосы:

– Я не имел никакого отношения к делу Бека.

– Конечно нет, профессор. Вы имели отношение к делу Мэтри, а как раз это дело нас сейчас и интересует. Итак, ваша экспертиза устанавливает три положения: во-первых, что записка была написана левой рукой; во-вторых, что почерк был изменен; в-третьих, что ее написал Мэтри. Не можете ли вы сказать нам, какие из этих трех положений основаны на фактах, а какие – на умозаключениях?

Профессор сейчас, казалось, утратил все свое самообладание.