Избранные сочинения в 9 томах. Том 6: Мерседес из Кастилии; Красный корсар
Шрифт:
– Назад, негодяи! – его страшные удары сыпались направо и налево. – У вас совести нет – накинуться всем на одного. Да еще на кого? На вашего офицера и такого офицера, подобного которому вы никогда в жизни не встречали!
– Назад! – закричал Уайлдер, бросаясь между своими защитниками и врагами. – Назад, говорю! Я один справлюсь с этими негодяями.
– В море! В море его и тех двух, что его защищают! – орали матросы. – Бросить всех в море!
– Вы все будете молчать и смотреть, как на ваших глазах совершится ужасное злодейство? – вскричала миссис Уиллис, бросаясь к Корсару и хватая его за руку.
Он вздрогнул, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна, и пристально посмотрел на нее.
– Смотрите, –
Бледность, покрывавшая лицо Корсара, исчезла, лишь только он взглянул на происходившую сцену. Он тотчас понял, что происходит, и его лицо вспыхнуло, как будто кровь бросилась ему в голову. Он схватил веревку, висевшую на снасти, и одним прыжком перелетел в самую гущу толпы. Толпа раздалась на обе стороны, и внезапное глубокое молчание сменило шумные крики. Гордо и презрительно жестикулируя, он начал говорить, и голос его был менее громким, но более угрожающим, чем обычно. Однако ни одна интонация не осталась непонятой самыми отдаленными слушателями.
– Итак, бунт! – сказал он, и презрение в его голосе смешивалось с иронией. – Бунт явный, открытый, наглый, кровавый! Вы устали жить, бездельники? Если среди вас есть кто-нибудь такой, пусть он осмелится поднять руку или хоть один палец! Пусть он скажет, пусть посмотрит мне в лицо, осмелится показать мне, что он существует, жестом, знаком, движением!
Он замолчал, и сила самого его присутствия была так глубока, что во всей толпе этих диких и необузданных людей не нашлось ни одного человека, который осмелился бы отозваться на его гневную речь, тем более бросить ему вызов. Видя, что ни один голос не откликнулся, никто не сделал ни малейшего движения, даже ни один взор не посмел встретиться с его горящим взглядом, твердый и решительный, он продолжал в том же тоне:
– Хорошо! Рассудок вернулся к вам слишком поздно, но, к счастью для всех вас, он все же вернулся. Назад! Слышите вы? Вы оскверняете палубу!
Матросы отшатнулись.
– Положите оружие на место! Воспользуетесь им, когда я сочту это нужным. А те, кто решился взять пики без позволения, берегитесь, чтобы они не обожгли ваших рук!
Дюжина пик одновременно упала на палубу.
– Есть ли барабанщик на этом корабле? Пусть подойдет.
Какое-то дрожащее от страха существо, едва держась на ногах, явилось со своим инструментом.
– Ну, бей, да погромче, а я посмотрю, командую ли я сбродом или дисциплинированными солдатами!
При первых звуках барабана, отбивающего сигнал «тревоги», толпа рассеялась, и виновные молча удалились, а орудие, нацеленное на палубу, мгновенно было повернуто назад.
За все это время Корсар не проявил ни гнева, ни нетерпения. Презрение, правда, отражалось на его лице, но он владел собой, и никто не мог заметить, с каким трудом он сохраняет спокойствие. Когда команда подчинилась ему и вернулась на свои места, он не радовался своему успеху, как до этого не испугался событий, угрожавших его власти.
Он сосредоточил внимание на том, чтобы все выполнялось согласно уставу, по традициям и с пользой для дела. Офицеры подходили к нему и докладывали, что их подразделения готовы к бою, как и положено, когда угрожает враг. Были приготовлены пушечные ядра и стопоры [38] , открыт пороховой склад, вынуто оружие – все было подготовлено намного серьезнее, чем для учений. Корсар сказал первому помощнику, чтобы тот приказал опустить реи, закрепить шкоты [39] и фалы [40] .
38
Стопор – деталь для закрепления частей
39
Шкот – бегучий такелаж для растягивания и удержания паруса.
40
Фал – снасть бегучего такелажа, служащая для подъема.
– Раздайте пики и абордажные топоры людям, чтобы они не думали, будто мы не доверяем им оружие.
После выполнения приказа наступила торжественная тишина, и корабль выглядел так строго и внушительно, что вызвал уважение даже у людей, привычных к подобному зрелищу. Так командиру «Дельфина» удалось восстановить дисциплину даже среди таких головорезов. Убедившись, что чрезвычайное положение обуздало мятежников, теперь опасающихся получить наказание даже за дерзкий взгляд, он подозвал Уайлдера и потребовал от него объяснений того, что произошло. Склонный к прощению, в данном случае наш авантюрист не сомневался, что для усмирения мятежа необходима железная дисциплина, так как люди вне общества, без женщин, среди раздора и грубости легко переходят к кровопролитию. И Уайлдер откровенно, без утайки рассказал ему все прямо, ничего не смягчая.
– Такой народ проповедями не остановишь, – сказал Корсар. – У нас нет ни гауптвахты, ни желтого флага [41] , ни судей, приговаривающих к повешению. Негодяи знали, что мне не до них. Однажды они на моем корабле живо применили евангельские слова: «последние станут первыми, а первые – последними из людей». Я нашел весь мой экипаж пьянствующим, в то время как офицеры были заперты в киле.
– Я удивляюсь, как же вы смогли восстановить дисциплину?
– Я был среди них один и безоружный, добрался с берега на шлюпке. Но мне довольно только места, чтобы поставить ногу и протянуть руку, и я сумею подчинить себе тысячи таких. Теперь они меня знают, и между нами редко бывают недоразумения.
41
Желтый флаг на английских военных судах поднимался в знак того, что совершено преступление и виновный приговорен к смерти.
– Наказание, очевидно, было жестоким.
– По заслугам. Вам, мистер Уайлдер, кажется, что служба идет у нас не по уставу, но вы привыкнете к этим порядкам, и то, что случилось сегодня, больше не повторится.
Корсар старался говорить бодро, с улыбкой, которая скорее напоминала гримасу:
– Ну, все. На этот раз я сам виноват, но будем милосердны. Да и прислушаемся к советам наших дам, – он повернулся в сторону миссис Уиллис и Гертруды, в оцепенении ожидавших его решения.
Затем Корсар пошел на палубу и потребовал привести виновных. Когда они явились, он заговорил с ними, в голосе его звучало обычное спокойствие, и его слушали, как будто он был существом высшего порядка. Он говорил ровным голосом, слышным, однако, в каждом уголке. После окончания его речи стоявшие перед ним виновники бунта чувствовали себя настоящими преступниками, которых собственная совесть казнит пожестче, чем окружающие. Нашелся только один, ободренный, быть может, своими прежними заслугами, кто осмелился произнести несколько слов в свое оправдание.
– Что до стычки с солдатами, верно, шканцы – не место для выяснения отношений, хоть вы и знаете, что мы не особенно дружим. Но, ваша честь, лицо, которое вы поставили на чужое место…
– Я один могу судить о его заслугах. Мне угодно, чтобы он остался на этом месте, – резко прервал его командир.
– Конечно, сэр, коль такова ваша воля. Но мы ничего не знали о бристольце, а на него возлагали все надежды. Вам, как человеку здравомыслящему, понятно, что те, кто хотели захватить большой корабль, не смирятся с разбитой посудиной.