Издержки хорошего воспитания

Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Дай руку мне, Будем во сне Бродить по волшебной стране.

Изабель стала тихонько подпевать и задрожала, когда почувствовала, как ладонь Стивена легла поверх ее руки.

— Изабель, — прошептал он, — я без ума от вас. И вы тоже неравнодушны ко мне.

— Да.

— Как вы взволнованы, у вас есть кто-то другой?

— Нет.

Он едва ее слышал, хотя наклонился так близко, что чувствовал щекой ее дыхание.

— Изабель, я на целых полгода уеду в колледж, что, если нам… Подарите мне хоть это воспоминание о себе.

— Закройте дверь. — Ее голос прошелестел так тихо,

что он засомневался, не показалось ли ему?

Он тихонько прикрыл дверь, музыка, казалось, трепетала за ней.

Месяц блещет в небе ночном, Поцелуй меня перед сном.

Какая чудесная песня, думала она, и все чудесно в этот вечер, особенно это романтическое гнездышко, где сплелись их руки, и неизбежный мираж так чарующе близок.

Вся ее будущая жизнь виделась ей бесконечной чредой сцен, подобных этой, — под луной и в бледном сиянии звезд, на задних сиденьях теплых лимузинов или приземистых уютных родстеров, укрытых раскидистыми ветвями, — может, с другими мужчинами, но этот, теперешний, был так прекрасен!

— Изабель! — Его шепот сливался с музыкой, и что-то словно подтолкнуло их друг к другу. Его дыхание участилось. — Можно, я вас поцелую, Изабель?

Приоткрыв губы, она потянулась к нему в темноте.

Внезапно шум голосов и топот накрыли их волной.

Стивен молнией метнулся к выключателю и зажег свет, а когда дверь распахнулась и в комнату ворвалась троица парней, среди них сердитый недотанцевавший Дункан, — Стивен за столиком листал журналы, а Изабель сидела неподвижно и безмятежно и даже одарила вошедших приветливой улыбкой. Но сердце ее бешено колотилось, она чувствовала себя так, словно у нее отняли что-то.

Все было кончено. Под громкие призывы танцевать они переглянулись на прощание. В его взгляде читалось отчаяние, в ее — горечь сожаления. Вечер катился своим чередом, довольные кавалеры продолжили свои игры с перехватом.

Без четверти двенадцать Стивен мрачно пожал ей руку, окруженный небольшой компанией гостей, собравшихся пожелать ему счастливого пути. На миг он утратил присутствие духа, и она ощутила неловкость, когда какой-то остряк-самоучка, спрятавшийся за чужими спинами, выкрикнул:

— Забирай ее с собой, Стивен!

Он слегка сжал ей руку. Она ответила ему так же, как отвечала на пожатия двадцати других рук в этот вечер, — вот и все.

В два часа ночи, дома у Холлисов, Элейн спросила, было ли у них что-то со Стивеном. Изабель молча обернулась. Во взгляде ее светилась неоскверненная, идеалистическая мечта, почти как у Орлеанской девы.

— Нет, — ответила она, — я этим больше не занимаюсь. Он просил, но я сказала: «Нет!»

Вползая в постель, она гадала, что-то он ей напишет завтра в письме, отправленном с нарочным. У него такие красивые губы, неужели ей никогда…

«И четырнадцать ангелов их берегли», — сонно промурлыкала Элейн за стеной.

— Черт! — пробормотала Изабель, опасливо зарываясь в холодные простыни. — Черт!

Дебютантка

Одноактная пьеса

Перевод Е. Калявиной

Сцена 1

Просторная изысканная спальня в особняке Коннеджей — девичья комната: розовые стены и шторы, розовое покрывало на кремовой кровати. Вся комната выдержана в кремово-розовых тонах, но из предметов обстановки внимание привлекает роскошный туалетный столик со стеклянной поверхностью и трехстворчатым зеркалом. На стенах дорогая репродукция «Спелой вишни», [26] пара благовоспитанных ландсировских собак [27]

и «Молодой король черных островов» Максфилда Пэрриша. [28]

26

Портрет девочки кисти Джона Милле (1829–1896).

27

Эдвин Генри Ландсир (1802–1873) — английский художник-анималист, прославился изображением собак.

28

Картина американского художника Максфилда Пэрриша (1870–1966), иллюстрация к книге сказок 1001-й ночи, изданной в Нью-Йорке в 1909 г.

Следующие предметы создают немыслимый беспорядок: (1) семь или восемь картонных коробок, из приоткрытой пасти у каждой свисают усталые языки оберточной бумаги; (2) гора повседневных платьев вперемежку с вечерними их коллегами, все свалены на столе. Все наряды явно новые; (3) рулон тюля, утративший свою царственность и униженно обвившийся вокруг всего, что попадает в поле зрения; и, наконец, (4) на двух стульчиках разбросана целая коллекция нижнего белья, не поддающаяся описанию. Интересно взглянуть на счет за представленную роскошь, а еще интереснее увидеть принцессу, ради которой… Глядите-ка! Кто это там? Вот досада! Всего лишь горничная. Она ищет что-то — роется в ворохе на стуле — нет, и здесь не то, перебирает другую кучу на туалетном столике, выдвигает ящики комода, извлекая на свет охапку очаровательных сорочек и умопомрачительную пижаму. Однако, так и не выбрав ничего подходящего, горничная уходит.

Слышится неразборчивое бормотание из соседней комнаты. Теплее, теплее. Это миссис Коннедж, дородная, величественная, нарумяненная, как вдовствующая королева-мать, и совершенно обессиленная. Губы у нее заметно шевелятся, пока она что-то ищет. Ее поиски менее тщательны, чем у горничной, но более яростны и красноречивы. Она спотыкается о рулон и довольно внятно поминает черта. Затем удаляется ни с чем.

За сценой слышен бурный разговор, и девичий голос — голос весьма капризный, произносит:

— До чего же бестолковый народ!

После паузы появляется третья искательница — не та, у которой капризный голос, а более позднего года издания. Это Сесилия Коннедж, шестнадцатилетняя девушка, хорошенькая, остроумная и доброжелательная. На ней вечернее платье, подчеркнутая простота которого наверняка ей надоела. Она подходит к ближайшей куче, извлекает оттуда розовое нечто и встряхивает его перед собой, оценивающе.

Сесилия: Розовый?

Розалинда: Да!

Сесилия: Очень-очень модный?

Розалинда: Да!

Сесилия: Нашла!

Она замечает себя в зеркале и принимается отплясывать чечетку на ковре.

Розалинда (за сценой): Ты что там — примеряешь его?

Сесилия спохватывается и выходит, перекинув трофей через правое плечо. Из другой двери появляется Алек Коннедж, лет двадцати трех, излучающий здоровье и твердую уверенность в покрое своего костюма. Он выходит на середину комнаты и могучим голосом вопит: