Изгнание в рай
Шрифт:
– Ругаться нехорошо, господин программист. А то я могу твоей дочке и пальчик отрезать. Или носик. Он у нее такой милый, с веснушками. Косточки нежные. Даже пилы не надо. Одним скальпелем обойдусь.
– Что… что ты хочешь?
– Как – что, за таких красавиц? – Собеседник обиженно хохотнул. – Денежку.
– Сколько? – сразу взял быка за рога Михаил.
– Пять миллионов долларов.
– Но у меня столько нет!
– У всех нет. Ищи, где хочешь, – посуровела трубка. – Я позвоню через два дня. А если ты к ментам сейчас побежишь – сразу мизинчик тебе пришлю.
И, прежде чем запищали гудки отбоя, еще раз хихикнуть успел.
– Пьяный. Или наркоман, – прошептал Михаил.
– Что ж теперь будет? – по-бабьи охнула нянька.
Лицо перепуганное и какое-то, показалось Томскому, жадное – до чужих страданий, чужой беды.
Он грубо крикнул:
– Пошла вон отсюда!
И бросился в кабинет.
Запер за собой дверь.
Нужно срочно собирать деньги. Что-то продавать, занимать.
Когда речь о Кнопке и любимой дочке, других вариантов просто нет.
…В дверь торопливо, требовательно застучали. Ну, разумеется, Севка явился. Сочувственный, деловитый. В руках бутылка коньяка, стопки. Первым делом налил, заставил выпить до дна. Сам едва отхлебнул. По лицу было видно: нянька ему все уже рассказала.
Друг осторожно произнес:
– Миш… чего делать будем?
– Как – что? – пожал плечами Томский. – Платить, конечно.
– А если ты заплатишь… а они – все равно? Ну, ты понимаешь… Может, лучше в полицию?
– Нет, – рубанул Михаил.
Обхватил себя руками, вонзил ногти в кожу. Удерживался из последних сил, чтоб не начать рыдать. Топать ногами. Биться головой в стену.
– Миш. – Акимов смотрел жалобно. – Я согласен. Полиция работает грубо, им такое дело деликатное не доверишь. Давай своими силами попробуем. Хотя бы этого детдомовца дернем, как его – Тимофей, что ли? И тех гадов, что фирму нашу купить хотели, прощупаем.
– А если Лену с Кнопкой убьют?
– Но их… их и так могут убить. Даже если ты заплатишь. Я тебе говорю: давай рискнем. Нельзя ведь карты сбрасывать совсем без борьбы…
Тут Томский не удержался.
Схватил Севу за грудки. Встряхнул от души – у друга клацнули зубы, голова запрокинулась. Прошипел в лицо:
– Мы не в казино, придурок. На жизнь жены с дочкой я играть не буду.
Михаил ждал. Ждал. Ждал.
Как раздастся звонок в дверь и на пороге покажутся они: похудевшие, несчастные, любимые.
Или в телефоне, наконец, дрожащий Кнопкин голос: «Нас отпустили».
Однако пошла уже четыреста двадцать седьмая минута с момента, как он оставил дипломат с деньгами на вокзале. И сообщил глумливому голосу шифр от ячейки камеры хранения.
– Жди, милок, – велел тот. – Если все чики-пики, мы тебе позвоним.
Михаил никому, даже верному Севе, не сказал, куда ему велели подвезти деньги. А то с друга станется приставить за курьером «хвост» и все сорвать.
Но сам кое-что успел.
Похититель сделал глупость. Позвонил ему в девять вечера и велел быть на Казанском вокзале аж
Хотя сейф, куда следовало положить дипломат с деньгами, и оказался от камеры в самом дальнем углу (специально, видно, выбирали), кое-что разглядеть было можно. По крайней мере, себя – настороженного, бледного, с портфелем в руках – Михаил потом узнал сразу. А вот лицо курьера различить можно было с большим трудом. Кепка надвинута на самый нос, темные очки, воротник поднят. Сутулый, дерганый. Что-то очень нервное и неуловимо женское в облике. Томскому показалось: это тот самый обладатель козлиного голоска. Похоже, не только алкоголик или наркоман, еще и гомосексуалист.
Может, Сева был прав, когда говорил, что Михаил переоценивает силы противника? И действует никакая не банда, а двое, от силы трое никчемных гопников? А то и вообще – этот парень в одиночку?!
С каким бы удовольствием Томский размозжил проходимцу череп!
Но теперь поздно каяться. Нужно надеяться, молиться и ждать.
Однако час бежал за часом. Козлиноголосый не звонил. И девочки не появлялись.
«Говорил я тебе: деньги отдать проще всего, – безнадежно вздыхал Севка. – Могли бы побороться, могли!»
А няня – та не говорила ничего. Потому что Михаил ее выгнал – достала своими всхлипами и причитаниями. Потом, правда, одумался – она у них с проживанием, свой дом – за тысячу верст от Москвы. Но Акимов успокоил:
– Приютил я Галину Георгиевну, не волнуйся.
– Скажи ей, пусть возвращается, – буркнул Михаил. – Но чтобы сидела в своей комнате тихо, меня не трогала.
Он уже третий день ничего не ел. Но голова кружилась не от голода – от ужаса. И от раскаянья: что хотел, как лучше, но, похоже, своих девчонок – приговорил. Хотя мог бы обратиться в полицию. И тогда еще были бы какие-то шансы.
Но все равно продолжал надеяться. Не спускал глаз с городского телефона. Постоянно брал в руки мобильник. То и дело бегал вниз, к почтовому ящику. Почему-то ему казалось: на его поле, через компьютерные сети, похитители играть не будут.
Однако письмо явилось – именно по электронной почте.
Одна-единственная строка: широта и долгота. Ящик – явно одноразовый, и отправлено из интернет-кафе (Михаил даже проверять не стал).
Он схватил навигатор. Руки тряслись, и координаты он вбил только с третьей попытки.
– Маршрут построен! – жизнерадостно отозвалась коробулька.
И предложила на выбор два пути, один чуть короче, другой – длиннее. Но оба вели в дальнее Подмосковье.
Деревенька, куда притащил его навигатор, оказалась полностью мертвой. Дома с выбитыми окнами, несчастная, полуразрушенная церковь. По ухабистой, с огромными ямами, дороге Томский кое-как доехал до околицы. Но дальше началась грязища абсолютно непролазная, и машину пришлось бросить у сломанного щита с надписью «Весе…» (когда-то – вот ирония судьбы! – селеньице называлось «Веселое»).