Изгнанник вечности (полная версия)
Шрифт:
Тихонько ворча под нос, Афелеана вразвалку пошла открывать.
— Кого еще принесло ночью-полночью?
На пороге стоял рослый чернобородый мужчина с большим свертком в руках, а за спиной его виднелся сопровождающий в чем-то желтом.
— Не надобно тебе покуда знать, кто мы. Поговорим — там увидим, — чернобородый говорил все медленней и вот совсем смолк, уставившись на Эфимелору и Танрэй. — Старухи, говоришь? — обернулся он к спутнику.
Вслед за ним в хибару шагнул тот, в желтом плаще до пят, слегка зацепился за низкую притолоку,
Афелеана услыхала, как ахнула Танрэй, и увидела вылупленные от удивления глазища Эфимелоры. В этом втором и впрямь было что-то знакомое.
Русоволосый, явный хог по происхождению, тоже был потрясен, увидев перед собой вместо старух молодых женщин. Но, позволив себе лишь краткую заминку, «желтый» красавец поклонился своему господину со словами «Прошу вас, владыка!» и чуть-чуть улыбнулся Афелеане.
Лишь после этого она догадалась, отчего остолбенели девочки: поздний гость очень походил на жениха одной и брата второй, только очень сильно возмужавшего. А чего стоило ожидать после десяти лет разлуки? Не того же юнца-шестнадцатилетку, каким видели его последний раз в поселке хогов!
Но все-таки это был не Ал, а совсем другой мужчина. Этот и старше был намного, и лицо… странное лицо… изменчивое. На Танрэй взглянет — и, как зеркало, ее черты отражает. На Эфимелору — и от той что-то в лике его проявляется… Однако притом остается и самим собой.
— Кто взглянет? — спросил чернобородый, снимая покрывало со своего свертка.
На руках его спал ребенок, маленький, не старше года, весь какой-то скрюченный, что ли. Не так что-то было с мальцом, Афелеана издалека увидала, что не так…
Танрэй очнулась. «Желтый» тоже едва отвел от нее взгляд светло-серых, будто две серебряные монеты, глаз. Нет, у Ала глаза другие были, красивые, цвета неба в сумерках, ясные, из них душа глядела. А этот закрылся на сто замков — поди разгляди, что там у него на сердце!
Девушки застелили стол чистым полотном, Эфимелора лампады поближе поднесла.
— Ложьте сюда, — сказала Танрэй, похлопав по столешнице, а лицо «желтого» дернулось при звуках безграмотного просторечья. — Ой ты же малышек какой! Совсем крохотной… Который год ему?
— Три весны.
Она нахмурилась, ничего не сказала и раздела мальца. Афелеана теперь уж и сама увидела, что нехорошо в этом ребятенке. Не знавшие прелести бега ножки были тоненькими и кривенькими, как у паучонка. Слабые ручки скрючились в непрекращающейся судороге, а между лопаток уже готовился вылезти горб.
— Падучие у него, — сказал чернобородый, так глядевший на хворого, что не было никаких сомнений: он и есть родной отец этому мальчугану.
— Да уж знамо дело… — откликнулась Танрэй.
Мальчик проснулся и захныкал.
— Тихо, тихо, будет тебе кваситься! — бормотала девушка, и тот, удивив отца и его спутника, смолк, стал разглядывать ощупывавшую его тельце знахарку. — Тц! Нехорошо как! Небось от младенческой падучие его наступили?
Чернобородый кивнул.
— Примочками,
— Заговоришь? — с мольбой обратился к ней чернобородый, не привыкший просить, тем более у черни.
А «желтый» стоял себе да помалкивал, Эфимелора с Афелеаной — тоже.
— Потешаешься ты надо мной, владыка? — вздохнув, откликнулась Танрэй. — Где это видано, чтобы воробей солнце подвинул?
— Что хочешь проси — всё отдам, чем располагаю, и сестер твоих уважу. Только спаси сына.
— Разумеет кто-нибудь из твоих лекарей в хирургии?
— В чем?
И Афелеана, и Эфимелора и, в первую очередь, «желтый» изумленно уставились на нее, так не вязалось это удивительное ученое словечко с остальной ее речью. Даже владыка и тот не понял смысла того, о чем она толковала.
— Резать тело, зашивать?..
— Не знаю я таких, красавица. Это ж как же живую плоть резать?
— Они на мертвых сначала учатся, а потом живых врачуют.
Мужчины были поражены. В серебристых глазах русоволосого читалось: «А я что говорил тебе, владыка?»
— Нет у нас таких, — твердо сказал правитель. — Грех это — тело мертвого осквернять.
— Так я и подумала, — пробормотала Танрэй. — Но иначе тут не помочь, только резать надобно…
Чернобородый подумал и с отчаянностью принял решение:
— Хорошо, делай как знаешь!
— Помощник из твоих лекарей мне запонадобится. Пусть самый ловкий и рукастый придет, кто в дурноту не впадает при кажном случае. А умельцам своим прикажи выковать мне нструмент. Я начертаю, коли дашь, на чем чертить. Много их запонадобится, разных. От мастеровитости умельцев исход зависеть будет, так их и пугни, чтобы не ленились…
— Подай ей пергамент, — велел чернобородый своему спутнику, и тот вынул из-под плаща свиток из выделанной кожи, палочку с наискось отрезанным кончиком и бутылочку с темной жидкостью.
Снова сверля взглядом Танрэй, он положил все это на край стола.
Девушка присела, укрыла мальца одеялом, а сама стала чертить какие-то загогулины — Афелеана и вглядываться в них не стала, все равно не понять.
— А этот должно наточить так, чтобы на лету разрубить пушинку!
Мужчины унесли ребенка, захватив с собою чертежи, а Афелеана шепотом спросила Танрэй:
— Глянулся тебе придворный ихний, да?
Та покачала головой. Угу, прямо так тебе и поверили! Десять весен в бегах, ни любви, ни ласки мужской, а годы-то самые те… И тут такой красавец, да еще и на сгинувшего жениха похожий. Как не взыграть ретивому? Афелеана и та, будь помоложе, без зазрения совести прямо тут бы для него юбку-то задрала, истосковавшись по сладкому.