Изгнанник. Каприз Олмейера

Конрад Джозеф

– Они у вас были! – воскликнул Лингард, еще больше ускоряя шаг, словно торопился к месту драки. На полу веранды скопилось много пыли, она поднималась под ногами старого моряка в воздух и лезла в рот Олмейеру, заставляла его то и дело кашлять.

– Да, были! Двадцать штук. К ним бы еще пальцы, чтобы нажимать на спуск. Вам легко говорить, – побагровев, прохрипел он.

Лингард плюхнулся в кресло и откинулся назад, вытянув одну руку и положив на стол, а другую перекинув через спинку. Пыль улеглась, солнце над лесом наполнило веранду ясным светом. Олмейер встал и начал возиться со щелястыми ширмами из ротанга, висящими между столбами веранды.

– Ф-фу! – выдохнул Лингард. – День будет жарким. Правильно, прикрой нас от солнца. Я не хочу изжариться заживо.

Олмейер вернулся на место и, успокоившись, сказал:

– Наутро я пошел к Паталоло. Ребенка, конечно, взял с собой. Ворота со стороны реки были перегорожены, и мне пришлось идти через кусты. Паталоло встретил меня, лежа на полу, в темноте – все ставни были

закрыты. Я ничего не смог от него добиться, кроме причитаний и стонов. Он сказал, что вы, очевидно, погибли. Что Лакамба вот-вот вернется с пушками Абдуллы и всех перебьет. Говорил, что не боится умереть, он уже стар, но хотел бы еще совершить паломничество в святые места. Он устал от людской неблагодарности, наследников у него нет, поехать бы в Мекку, да там и умереть. Собирался просить Абдуллу отпустить его. Потом, всхлипывая, ругал Лакамбу – и вас немного. Вы не позволили ему испросить для себя флаг, который пользовался бы авторитетом, в этом он прав, теперь враги накопили силу, он ослабел, а от вас нет никакой помощи. Когда я попытался возразить: мол, у него есть четыре большие – шестифунтовые – пушки, которые вы ему отдали в прошлом году, и я бы мог доставить порох, и вместе мы, быть может, остановили бы Лакамбу, он на меня наорал. «Каким бы боком я ни повернулся, – визжал он, – белые все равно принесут мне смерть, а мне всего-то хочется стать паломником и жить в мире». По-моему, – добавил Олмейер после короткой паузы, направив на Лингарда тусклый взгляд, – старый дурак давно ожидал таких событий и не только трусил что-то предпринять сам, но боялся даже заикнуться о своих подозрениях вам или мне. Еще один из ваших любимчиков! Что и говорить: удачный выбор!

Лингард вдруг стукнул по столу кулаком. Хрустнула треснувшая столешница. Олмейер вскочил, опустился обратно на стул и быстро глянул на стол.

– Вот всегда так, – угрюмо бросил он. – Никогда не соизмеряете свою силу. Стол теперь можно выбросить. Это последний стол, который я спас от жены. Теперь придется сидеть и есть на полу, как туземец.

Лингард смачно расхохотался.

– Кончай пилить меня, как баба пьяного мужа! – Потом, посерьезнев, добавил: – Не потеряй я «Вспышку», вернулся бы еще три месяца назад, и все было бы хорошо. Что толку теперь об этом плакаться? Не переживай, Каспар. Очень скоро все будет на мази.

– Что? Уж не собираетесь ли вы изгнать Абдуллу силой? У вас это не получится, я вам точно говорю.

– Не я! С этим, боюсь, покончено. Очень жаль. Они еще свое получат. Он их выжмет досуха. Очень жаль. Черт! Мне их правда жалко. Будь со мной «Вспышка», я бы попробовал применить силу. Эх! Где наша не пропадала? Однако бедная «Вспышка» вся вышла, старая перечница. Слышь, Олмейер? Ты ведь со мной на ней ходил. Правда, хороший был корабль? Все умел делать, разве только говорить не мог. «Вспышка» была мне дороже жены. Никогда ко мне не цеплялась. Слышь? Какой грустный конец. Пришлось оставить ее старые кости на рифах. Я тебе что, чертов дурак, которому для надежности требуются полмили воды под килем? Ладно. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, – так ведь говорят? Но потеря, конечно, большая.

Старый капитан грустно кивнул и опустил глаза. Олмейер смотрел на него с растущим негодованием.

– Ей-богу, у вас нет сердца, – не выдержал он. – Совершенно нет сердца. Думаете только о себе. До вас, похоже, не доходит, что, потеряв корабль – я более чем уверен, что это произошло из-за вашего головотяпства, – вы пустили по миру меня и маленькую Нину. Что теперь будет со мной и с ней? Вот что я хочу услышать. Вы привезли меня сюда, сделали своим партнером, а теперь, когда все полетело к чертям собачьим – по вашей вине, заметьте! – вы рассуждаете о своем корабле. О корабле! Новое судно вы еще можете раздобыть. А вот торговле нашей здесь кранты – скажите спасибо Виллемсу. Вашему дорогому Виллемсу!

– Не беспокойся о Виллемсе. Я им еще займусь, – мрачно процедил Лингард. – А что касается торговли… Ты у меня еще разбогатеешь, мальчик мой. Не дрейфь. У тебя найдется груз для шхуны, что привезла меня сюда?

– Сарай забит ротангом. В погребе восемьдесят тонн гуттаперчи. Больше я уж не достану, к гадалке не ходи.

– Значит, грабежей все-таки не было. Ты в общем-то ничего не потерял. Ну тогда… Эй! Какого черта!

– Грабежей? Нет! – вскрикнул Олмейер и взмахнул руками.

Он откинулся на спинку стула, его лицо побагровело. На губах выступила белая пена и потекла по подбородку, глаза закатились, обнажив белки. Когда Олмейер пришел в себя, Лингард стоял над ним с пустым кувшином для воды в руках.

– С тобой приключился какой-то приступ, – озабоченно произнес старый моряк. – Что это было? Ты нагнал на меня страху. Так неожиданно.

Волосы Олмейера намокли и прилипли к голове, как будто он вынырнул из-под воды. Он выпрямился, хватая ртом воздух.

– Позор. Немыслимый позор. Я…

Лингард поставил кувшин на стол и внимательно посмотрел на помощника. Олмейер вытер ладонью лоб и продолжил

свой сбивчивый рассказ:

– Как только вспомню, теряю контроль над собой. Я уже сказал, что Виллемс поставил корабль на стоянку прямо напротив нашего причала, но у другого берега, там, где владения раджи. Корабль окружало столько лодок, что казалось, будто его перевозят на плоту. Все до последнего челнока в Самбире туда пожаловали. В бинокль я мог разглядеть лица стоявших на корме: Абдуллы, Виллемса, Лакамбы – всех-всех. Старый холуй Сахамин тоже явился. Мне все было хорошо видно. Между ними шел какой-то спор. Наконец спустили корабельную шлюпку. В нее прыгнул один из арабов и поплыл к пристани Паталоло. Потом прошел слух, что им отказали в приеме. Я же думаю, что ворота просто не успели разгородить достаточно быстро, чтобы впустить торопливого гонца. Как бы то ни было, лодка почти тут же вернулась. Я наблюдал скорее из любопытства, как вдруг заметил, что Виллемс и еще несколько человек вышли вперед и с чем-то возятся. Эта женщина тоже с ними была. Ох уж эта женщина…

Олмейер поперхнулся. Казалось, приступ опять повторится, но неимоверным усилием он подавил его и взял себя в руки.

– И тут – «бабах!». Они пальнули в ворота Паталоло из пушки, и, прежде чем я успел перевести дух – я от неожиданности вздрогнул, что и говорить, – они делают еще один выстрел и разносят ворота в щепки. После этого, видно, решили, что дело сделано, уселись завтракать на юте. Абдулла сидел среди них как истукан, скрестив ноги и сложив руки. Есть в компании ему, видите ли, не по чести, но быть главным в застолье – всегда пожалуйста. Виллемс, отделившись от толпы, все ходил и смотрел на мой дом в подзорную трубу. Я не утерпел и погрозил ему кулаком.

– Ай, молодчина, – мрачно похвалил Лингард. – Конечно, так все и поступают. Не можешь вступить в драку, так хотя бы позли противника.

Олмейер презрительно отмахнулся и продолжил как ни в чем не бывало:

– Вы можете говорить что угодно. Вам не понять моих чувств. Он меня увидел и, не отрывая глаз от трубы, вскинул руку, будто отвечая на приветствие. Я уже решил, что после Паталоло стану очередной мишенью, и поднял на флагштоке британский флаг. Другого средства защиты у меня не было. Кроме Али, со мной остались всего три человека, да и те калеки, слишком слабые, чтобы сбежать. Я бы мог вступить в бой и в одиночку: злости бы хватило, но со мной был ребенок. Куда бы я ее дел? С матерью вверх по реке нельзя отправить. Вы же знаете – на мою жену невозможно положиться. Я решил не лезть на рожон, но не мог позволить, чтобы кто-то высадился на берег. Частная собственность, официально купленная у Паталоло, и все такое. Она моя по праву, не так ли? Утро прошло спокойно. Позавтракав на барке в присутствии Абдуллы, большинство разошлись по домам, остались только местные шишки. Часа в три дня ко мне на лодке приплыл Сахамин. Я взял пистолет и вышел на подмостки поговорить, но причалить не разрешил. Старый лицемер сказал, что Абдулла шлет привет и желает обсудить одно дело. Не поднимусь ли я на борт? Я сказал, что не поднимусь, и передал: пусть Абдулла мне напишет, я отвечу, но никаких переговоров ни на корабле, ни на берегу не будет. И еще предупредил: если кто сунется за ограду, буду стрелять, не посмотрю, кто передо мной. На это старый хрыч с оскорбленным видом воздел руки к небу и быстренько погреб обратно – с докладом, надо думать. Примерно через час шлюпки с Виллемсом и другими пристали перед домом Паталоло. Было очень тихо. Никаких тебе выстрелов или криков. Бронзовые пушки, которые вы в прошлом году подарили радже, они столкнули в реку. Там очень глубоко у самого берега. Вы и сами знаете, что русло в этом месте глубже всего. Часам к пяти Виллемс вернулся на борт и подошел к Абдулле, стоявшему на корме у штурвала. Он долго говорил, размахивал руками, что-то объяснял, указывая то на мой дом, то на плес. Наконец, перед самым закатом они подняли якорь и в дрейфе отошли на полмили к соединению двух речных рукавов, где, как вы сами могли видеть, торчат по сей день.

Лингард кивнул.

– В тот вечер, как мне потом передали, Абдулла впервые за все время посетил Самбир. Его принимали в доме Сахамина. Я отправил Али в поселок за новостями. Он вернулся к девяти и доложил, что Паталоло сидел у костра Сахамина по левую руку от Абдуллы. У них там было важное совещание. Али решил, что Паталоло взяли в плен, но он ошибался. Фокус им удался. Насколько я могу судить, все было готово уже к полуночи. Паталоло в сопровождении дюжины лодок с факелами вернулся к своему разрушенному палисаду. Похоже, уговорил Абдуллу пощадить его и подбросить до Пенанга на «Властелине островов». А оттуда он уж сам отправился бы в Мекку. Стрельбу, скорее всего, списали на недоразумение. Так оно, несомненно, и было. Паталоло не собирался оказывать сопротивление: согласился убраться отсюда, как только корабль будет готов выйти в море, и на следующий день поднялся на борт с тремя женщинами и полудюжиной таких же, как он, стариков. По приказу Абдуллы его встретили салютом из семи пушек. С тех пор Паталоло так и живет на корабле – уже пять недель. Вряд ли он покинет реку живым. В любом случае до прибытия в Пенанг точно не доживет. Лакамба присвоил все его имущество, а в обмен всучил радже вексель на дом в Пенанге, принадлежащий Абдулле. Паталоло ни за что не доберется туда живым. Теперь вам ясно?