Излом
Шрифт:
В моём взгляде не было насмешки или иронии. Её красивая подруга почувствовала беспокойство. Безразлично глянув на красавицу, я снова тепло и искренне улыбнулся конопатенькой, получив в ответ такую обаятельную и нежную улыбку, что защемило сердце.
«Господи! Где у нас, мужиков, глаза? Ведь дарят самую чистую любовь и становятся самыми верными жёнами не красавицы, а их незаметные подруги!»
5
Почертыхавшись на подходе к дому, что осенью становилось
«Ага! – вспомнил я. – Сколько сейчас градусов?» – осветил спичкой термометр и внимательно всмотрелся.
— Маньяк! Опять к градуснику привязался? – услышал за спиной. – Ты чего так долго?
— Танюшечка… – засюсюкал я, – родненькая… – неловко потянулся к её губам.
— Ты что, пьян? – она брезгливо отпрянула от меня.
— Друга встретил. Давно не виделись.
Ответила мне хлопнувшая дверь.
Три раза глубоко вздохнув и широко улыбаясь, ввалился в дом.
— А вот и я–а-а…
— Папка пришёл! – обрадовался Дениска.
— Сынок, иди ко мне, – позвала его Татьяна, – папа сегодня усталый.
Стерев с лица улыбку, прошёл в комнату. По телевизору передавали эстрадный концерт. Экстравагантно одетый исполнитель трясся перед микрофоном. Зевнул, задумавшись о подходах к жене.
— Раньше в такой форме клоуны выступали, а теперь знаменитые певцы, – бодро выдал реплику.
В ответ – молчание. Будто меня нет.
Посадив Дениса на колени, Татьяна не отрывалась от экрана, на котором появился любимец женщин Серов.
— Ну и слушай свою «Мадонну», – пошёл ужинать на кухню, где тотчас появился кот. – Мироша, друг! – погладил его.
Довольный, он потёр мою ногу рыжей, словно замшевой, башкой. По–братски поделившись с ним, быстро поел.
— Сегодня здесь ляжешь! – не глядя в мою сторону, Татья–на бросила подушку на стоявший в комнате Дениса диван.
— Не имеешь права! – возмутился я. – Ты мне жена!..
— Следовало раньше об этом помнить, – стала укладываться с сыном в большой комнате.
Тоскливо вздохнув, взял кота и лёг на диване.
— Не женись никогда, Мирон, – учил его жизни. – Пусть хоть какая красавица будет с пушистым хвостом – не женись! Это до свадьбы они кошечки, а потом жёнами становятся.
— Ты можешь потише? Разбубнился! – услышал Татьяну.
— Вот видишь! – назидательно помотал пальцем перед розовым носом кота, подумав, что успел перенять уже некоторые начальнические привычки.
«Завтра этому дивану сто пятнадцать лет исполняется. Ещё бабушка выбросить хотела, да жалела, а мне лень, – тоскливо поскрипел пружинами. – Ну ладно! – я мстительно повертелся. – Завтра в сарае окажешься».
Довольный кошан монотонно мурлыкал. Спать не хотелось. Вспомнив есенинского Джима, решил посвятить стихотворение коту. После упорных трудов получилось следующее:
«Мирон! Дай, друг, на счастье лапу мне, такую лапу я не видел сроду.
А потом пригрезилось что-то несуразное.
Я – дождь! Маленькая капля! Я – вода!.. Чистая и наивная… Человек–вода! Я долго падаю с метафизического неба, вечного и неизменного. Долго для капельки – целую вечность; и быстро для неба – долю секунды… Века и эпохи летят предо мной. Мелькают реки и чьи-то лица; мелькают горы и чьи-то глаза… Я падаю на раскалённую землю маленькой каплей, и земля принимает меня…
«Тьфу, чёрт! А всё Гондурас со своей философией, – вышел из забытья. – Пить-то как хочется. О Господи! Кто это на грудь навалился?..
— Мирон, волк тряпошный, брысь, собака, отсюда, – шуганул безвинного кошана.
«Сколько сейчас времени, интересно?»
На улице начинало светать. Тихо спустил ноги, нашаривая тапки. Подлый диван тут же откликнулся – заскрежетал пружинами. Без передышки и с громадным удовольствием выдул два бокала воды – стало немного легче. Кот приятно потёрся о ноги и побежал к двери.
«Приспичило тебе, Мироша, не вовремя, скрипи теперь дверями. Надо смазать утром. Днём, вроде, тихо открываются, а ночью – как ножом по кастрюле».
Выпустив бедное животное, заглянул в комнату – сын и жена спали. Волосы наполовину закрыли Татьяне лицо. Захотелось подойти и поцеловать её.
«Разбудишь, только хуже будет!» – подумал я.
Поскрипев пружинами, опять улёгся, укутавшись в одеяло.
«Прохладно! Вот бы глянуть, сколько градусов».
Не спалось.
«Ночь уходила, унося своё покрывало и постепенно обнажая розовое тело зари», – написали бы поэты–романтики.
Настроение стало лирическим: «Я блуждал в игрушечной чаще и открыл лазоревый грот… Неужели я настоящий. И действительно смерть придёт? – от жалости к себе, такому любимому, скрипнул зубами в унисон с пружинами дивана. – Лежу тут один, никому не нужен». Выступили слёзы. Вытер их пододеяльником.
«Да видно, не до конца протрезвел. Эх и дурак! Спасибо, никто не видел и никогда не узнает. Надо встать, зарядку сделать, пробежать пару километров – и как огурчик стану… малосольный».
— Наш Дениска был голодный – проглотил утюг холодный! – бодро сообщил я, набегавшись и сбросив похмелье.
Сердце гулко стучало, разнося кровь по организму и очищая его от алкоголя, так, по крайней мере, определял своё состояние.
— Мамка–а-а, а че–е-г–о-о он… – заканючил сын.
— Отойди от ребёнка, дай поесть спокойно! – недовольно глядя на меня, произнесла жена.
— Шуток не понимаете!..
— Особенно вчерашних! – похватила Татьяна.
— А чё вчера? – умываясь, невинно поинтересовался у неё.
От такой наглости она опешила. Но не надолго. Выслушав ответ и узнав мнение жены о себе, вытер лицо и полез на диван поглядеть градусник.