Измена, или Ты у меня одна
Шрифт:
Позади судорожно, словно по команде «Подъем», одевалась Тяпочка. Она была в крайнем замешательстве, трясла бантом, округляла глаза, разевала рот. Но сказать ничего не могла.
Леха нагнулся над лежащей Тонькой, протянул к ней руку.
— Не уходи! — закричала она так высоко, что уши заложило.
И ударила Леху ногой в живот. Потом другой — под глаз. Леха чуть не упал. Но теперь в нем не было ни злости, ни растерянности. Теперь он знал, надо что-то делать, надо как-то помочь Голодухе, иначе приступ может ее угробить. Он снова подступился к ней.
— Не
И на поляночку выскочил Славка Хлебников. В руке Славка держал белое вафельное полотенце. И вид имел такой, словно вот-вот набросится на безумную Тоньку и начнет ей руки вязать.
Но оба опоздали. Голодуха вскочила вдруг на ноги, обожгла всех диким нечеловеческим взглядом, зашипела на Тяпочку, отчего та чуть не упала, прикрыла лицо руками, и опрометью бросилась наутек. Ее вой еще долго стоял в ушах.
Первым опомнился- Леха, подтянул штаны, простер руку назад и сказал:
— Знакомься, Тяпочка! А это — Славик!
— Лена, — представилась Тяпочка, скромно потупив глазки.
— Очень приятно, — сказал Славка. Повернулся спиной. И пошел в баню.
"Леха! Приветствую тебя!
Побаловал ты старика своим письмецом. Спасибочки! Прямо не ожидал от тебя столь пространного послания.
Читал, и аж слезы на глаза наворачивались — все вспоминал службу свою, друзей-товарищей боевых, кажись, вчера было! АН нет! Все не так нынче. Да и к себе, нынешнему, никакого что-то расположения не ощущаю! И что за дела, сам не могу понять!
Житуха вроде не слабая. Да и башли зашибаю приличные, хватает на то, чтоб колесом пройтись, да еще маненько остается, Леха. А все не так! Нет в душе спокойствия и порядку. Ведь так хотелось праздника, душа рвалась! Но все в полном наборе: пьянки, гулянки… а праздника, Леха, нету! Почему же так?!
Тут вот жениться надумал, не поверишь! И деваха — блеск, и все прочее. А сердце ноет. Я его в кулак, а оно за свое! И как подумалося мне, Леха, что окопаюсь я туточки, в дыре этой столичной, загазованной и заплеванной, на всю оставшуюся, как говорится, жизнь, так хоть вой волком! Тошно, Леха! Все испробовал, все прошел, а хреново, не поверишь. Аж чуть не из-под венца бежал! Ребята, как узнали, что прописка накрылася, говорят, ну и обалдуев же земелюшка россейская родит, ну и простофилюшек!
Только плевать, Леха! Не из той я породы, чтобы по прописочке сокрушаться, у меня, корешок, стать совсем другая. Но все равно тошно! А по ночам речуха наша снится встанешь с похмелюги, а в глазах синё, будто только что, секунду назад с удочкой на бережку сидел. А внутри жжет чего-то…
Но ты не обращай внимания, это я так, обрыдло все до невозможности! Ну, пока! Служи! Армия это, Леха, еще не самое страшное на свете!
Твой землях Григорий Сухой (без даты)".
Кузьмин сидел за своим столом, тяжело опершись на него руками. В пепельнице, стоящей с краю, дымилась полусгоревшая сигарета. Лицо командира части было набрякшим, каким-то постаревшим. Время от времени он тяжело вздыхал, поглядывал на часы, нервно поглаживал трубку стоящего
Когда Слепнева ввели, было без пяти восемь — время домашнее.
Мишка стоял навытяжку, молчал, точно воды в рот набрал. Руки его мелко подрагивали, но лицо было окаменевшее — ни малейшего движения мысли, ни страха, ни других чувств оно не выражало. Лишь было белее обычного, почти меловое.
— И что же теперь делать будем, рядовой Слепнев?! полковник свел брови над переносицей так, что показалось они вот-вот срастутся. — Я вас спрашиваю?!
Мишка молчал, ни одна морщинка на его лице не дрогнула, и даже само выражение лица стало как бы еще бесчувственнее.
…В тот день, не найдя напарника, он ушел из части один. Один в третий раз. Благо рота опять заступала в наряд, а его в числе немногих обошли.
Теперь Слепнев знал каждую щелочку, все лазейки. Да и путь был знакомый. — То, что в селе военного патруля не бывает, он пронюхал еще в первый раз. Риску никакого!
А удовольствий зато впереди — целое море. Особенно одно.
Особый интерес гнал Слепнева вперед — светловолосая, курносая, веснушчатая Надюшка. Познакомились они совершенно случайно.
Во второй свой поход он, как и в первый, завернул в в придорожную чайную. Вновь перед ним стояла заветная кружка с шапкой пушистой пены, и вновь он не мог решиться притронуться к ней. Сидел, глазел по сторонам, скомкав пилотку и расстегнув воротник до последней пуговицы, чуть не до ремня. Слушал шоферские байки, на ус мотал опыт бывалых шоферюг. И все бы так и оставалось до поры до времени, если бы к его столику не подошла она. И не официантка даже, а на вид то ли посудомойка, то ли уборщица — черт ее разберешь. Растрепанная, загнанная.
Но фигурка была ладная, призывная. У Мишки — глаза в растопырку, отвык он от женского полу!
— Ну чего маешься, солдатик? — спросила она таким тоном, будто Слепнев был по крайней мере раза в два моложе. — В увольнении, небось? Пивцом побаловаться решил? А что это уставом запрещено, позабыл, что ли?
Мишка оторопел, не нашелся, только осклабился до ушей.
— Ну, милок, ты совсем телок! — Девушка рассмеялась и оттого стала почти красивой. — Дай глотнуть.
Она присела за столик рядком, подперла голову руками и бесстыже уставилась на Слепнева. Тот взял и ей кружку, отсчитав копейки в кожной ладожке. Но она отшутилась, пить не стала.
— Я вообще-то на минутку сюда… — начал было он, но, поняв, что его не слушают, прервал свои объяснения.
— На минутку — это хорошо! В такой дыре больше минуты и делать нечего. А я вот тут прописалась навечно, видать! Да ты прихлебывай, не гляди на меня!
— Она вытерла краем фартука вспотевшее распаренное лицо.
— Поезжай в город, чего же ты? — предложил Мишка по широте души. — Там всегда пристроишься.
— Везде одно и то же, — вздохнула девушка. — Повсюду это наглющее пьяное мужичье, бабники! Чтоб они провалились все! Знаешь, я сколько навидалась да натерпелась за два года после школы — на пять жизней хватит!