Измена. Право на семью

Арская Арина

— Жена звонит?!

— Вот сволочь, — смеюсь я. — Неужели под крыло взял кривозубого самокатчика? — принимаю звонок и прикладываю смартфон к уху. — Мне ждать толпы подростков с битами?

— Возможно, — голос у Юры спокойный. — Но одышки не слышу, пупсик. Или вы еще не начали?

— Ты как все успеваешь?

— Хобби у меня такое — все знать, — Юра зевает, — ведь со знанием не будет терзать совесть, когда тебя привезут в больницу с пробитой головой и раздавленным хозяйством.

— С этим понятно, Юр, но детей-то зачем в это все втягивать?

— Они сами напрашиваются на неприятности, — печально

вздыхает. — Лучше пусть из-за тебя их поставят на учет, чем из-за какого-нибудь бедолаги, которого поймают в подворотне, чтобы отжать кошелек и телефон. И я зубастику пообещал, что накину сверху, если ты живым останешься. Ты же знаешь, в пубертате мозги совсем не варят, вот я и озаботился, чтобы он не взял грех на душу. Сыграл на жадности.

— И сколько?

— На чупа-чупсы хватит.

Короткий смешок, и срываюсь на хохот. Ну, я заслужил быть избитым мальчишками. Это очень непрозрачный намек от Юры, что я сам тупой подросток. Очень унизительная угроза, и я отдаю должное уважение этому жестокому и беспринципному человеку. Он прекрасен в своей черной порочности, и я понимаю, что мой отец сделает выбор в его пользу. От таких друзей не отказываются, даже если встанет вопрос жизни и смерти сына-идиота.

— Успокоился? — скучающе интересуется Юра, когда я выдыхаю и замолкаю.

— Да.

— И что?

— Если я сейчас скажу, что выбрал Вику, то будет звучать, будто я испугался подростков и боюсь за свои бубенчики, — устало вздыхаю.

— Бубенчики — это серьезно, да, — подтверждает Юра. — Хочешь напугать мужика, скажи ему про его яйца. Даже лишиться головы не так страшно. Я вот, можно сказать, родился без них.

— Мне жаль, — зачем-то говорю я.

— Так я поэтому такой, Валер. Меня, по сути, ничем не напугать, — Юра чем-то аппетитно похрустывает. — Не зря в свое время евнухи были самыми опасными и жестокими интриганами. И вот вопрос ты все еще в моем круге? Я редко это говорю, но в тебе есть потенциал. Я могу поверить, что ты просто по дурости связался с левой бабой и без какого-то хитрого умысла. Я знаю, как ты работаешь и ни разу я не словил тебя на попытке сыграть против меня или твоего отца… Я не раз давал тебе лазейку, чтобы, грубо говоря, нагнуть меня. Ты понимаешь ценность общего дела.

Замолкает на несколько секунд и продолжает:

— Но с Викусей ты налажал, Валер. Хотя с вазочкой был хитрый ход.

— Да не было там хитрости.

— А что было?

— Я не знаю. Ей понравилась эта вазочка, я ее и притащил. Я должен был это сделать, и всё.

— Вот и подумай над тем, почему должен был, — Юра тяжело вздыхает, как уставший старый бегемот, и в телефоне раздаются гудки.

— Валер… — поскуливает Лада.

— Удачи тебе, — шагаю в прихожую, стягивая галстук.

Через несколько минут стою на крыльце и в ожидании взираю на “зубастика”. За ним на самокатах притаились такие же нескладные и угловатые подростки. Смотрят на меня дикими зверенышами.

— Так мне идти или подождать от вас решительных действий?

— Погнали пацаны, — “зубастик” разворачивает самокат и едет прочь. — У нас отбой.

Глава 38. Курлык-курлык

Два конверта.

“Для понтов” и “для личного архива”. Подписаны острым почерком

дяди.

Сижу в беседке и недоумеваю. Рядом в коляске спит Соня. Открываю конверт для понтов и рассматриваю фотографии. Какие мы все на них красивые, отретушированные и гладкие. Вот точно можно сразу в рамочку и на стену, чтобы гости разглядывали нас и восхищались. Бе. Мне не нравится.

Беру второй конверт, и вот там я нахожу самое веселье.

Первая фотография: Соня с кривым бантиком на лбу рыдает, а на полу валяется брошенная погремушка. Рот разинут, щеки красные и с подбородка слюна стекает.

Улыбаюсь.

Вторая фотография: тетя Валерия у зеркала пристально разглядывает бородавку на челюсти у уха, хмурится и рот презрительно кривит. Она очень недовольна своим отражением. Закусываю губы, чтобы не рассмеяться.

Третья фотография: отец Валерия сидит в кресле, устало запрокинув голову. У него такое выражение лица, будто он не на семейной фотосессии, а в каком-то аду. И его очень утомили пытки и кипящее масло, поэтому он смирился со своей участью.

Четвертая фотография: мама Валерия присосалась к бокалу шампанского и с ненавистью смотрит в сторону. Подозреваю, что там за кадром притаился дядя. Я узнаю этот взгляд. Я сама так зыркаю на него.

Пятая фотография: мама моя. Стоит у окна, такая вся романтично-печальная, что хочется узнать, о чем она думает. И понятно, почему дядя выбрал именно эту фотографию: она тут красивая и отстраненная.

Шестой снимок: сам дядя. И фотографу удалось поймать его “все кругом идиоты, а я тут самый умный, и я что-то задумал”. Вроде расслабленный, а по глазам видно, что он тут за всеми следит, как воспитатель в детском саде.

Седьмая фотография: я собственной персоной и мой муженек, и мне не нравится то, что я вижу. Губы у меня поджаты, взгляд презрительный, и я вполоборота отвернулась от Валерия, у которого рожа такая же надменная, как у меня. Мы всем видом друг другу показываем, как недовольны стоять рядом.

Восьмая фотография: тот самый момент, когда Валерий решил притянуть к себе и наградит поцелуем в шею. В кресле перед нами кривится Соня, которая вот-вот зарыдает. Я вот ждала, что снимок получится красивым, как иллюстрация счастливой семейной жизни для глянцевого журнала, но нет. Мы с Валерием очень нелепые и неуклюжие. И не целует он меня нежно и игриво в шейку, а жрет. Я же полна удивления, возмущения и оторопи. Глаза — как блюдца, щеки и уши — пунцовые.

На следующем снимке мы смотрим друг на друга диким зверьем, а Соня в кресле швыряет погремушку на пол и открывает рот для крика. Вот какими видит дядя меня и Валерия, и я соглашусь с ним, что мы какие-то придурочные. Особенно я. Потому что я одариваю Валерия не только разъяренным взглядом, но и оскалом.

Нет, эти фотографии нельзя показывать другим людям. Они слишком живые, эмоциональные и откровенные в оголенных чувствах. Мы с Валерием здесь открытые на пике своей неприязни и гнева.

— О, — Мария выхватывает фотографию и с интересом ее разглядывает, — обалдеть. У человека явно талант.

— Мы такие, да?

— Ага, — Мария переводит на меня взор. — Особенно в последнюю неделю.

— Какая жуть, — вздыхаю я.

— Нет ничего хуже равнодушия, — Мария возвращается к разглядыванию фотографии.