Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
Непредсказуемость – вот что она ощущала в тот момент, когда её достигла просьба фоков о помощи.
Непредсказуемость – это Непорядок.
Потом наступило оцепенение…
Реальный мир.
Селянинов, хотя и сказал Корчагину о снящихся ему девушках, знал, что сказанное – неправда. Сказал по инерции, всегда так говорил.
В последнее время ему снилось чёрте что, как он сам себе сказал как-то утром после очередного такого
То он снился себе коровой, у которой замёрзла спина, и это чувство преследовало его весь день. Однажды он всю ночь проплутал в лабиринте непонятного странного мира, где многократно подвергался опасности и, в конце концов, был съеден безобразным чудовищем. Всё было бы нормальным, потому что подобные сны ему снились и раньше. Не подряд каждую ночь, но снились. Но теперь, если его съедали, то настолько ощутимо и с такими подробностями, что он вскакивал среди ночи с бьющимся от ужаса сердцем.
В эту ночь ему привиделась картина атомного нападения. Во сне он спал и проснулся от взрыва бомбы. «Все вниз, к земле!» – кричал он и стаскивал кого-то с высокой кровати или платформы. Оказалось, он будто бы спал на улице, а стаскиваемый был его сыном, хотя в жизни у него имелась в наличии одна дочь, да и та, поздний ребёнок, пяти лет от роду. А сыну во сне перевалило, наверное, за все двадцать. Да и не он один, а три сына насчитал Селянинов с удивлением. И все от Татьяны Славиной, она ему там, во сне, была женой. И весь вид её говорил: – вот видишь как тебе со мной хорошо – у тебя три сына.
О сыновьях он всегда мечтал…
Он проснулся среди ночи, взбудораженный и обеспокоенный видением: огромная оранжевая полусфера, как её показывают по телевидению, поднималась над городом, испарялись или мгновенно сгорали дома, деревья, заводские трубы, коих было натыкано слишком много, как деревьев в лесу. Оранжевая волна накатывалась на дом, где до этого он спрятался со своей многодетной семьёй, и он философски рассуждал перед взрослыми детьми о бренности человеческой жизни.
С этим и проснулся и ещё долго думал о том же: как коротка жизнь и как она уязвима, а он живёт так себе – ничего не успел и не успеет, пожалуй, уже сделать. Даже на Татьяну внимания не обращает. Не высохнут ни глаза, ни язык, если он на неё посмотрит и поговорит с ней. Ведь жизнь проходит. Лариска растолстела, да и сам он от спокойного размеренного бытия жирком стал зарастать. Прав, наверное, Игорь Ветров, говоря, что это всё от лени и от мыслей: как бы чего не случилось, кто бы чего ни сказал.
Надо дерзать, искать, пробовать, – уговаривал он себя, бессонно глядя в потолок.
Вновь засыпал с уверенностью свершившегося факта, что завтра утром по дороге в институт поговорит с Татьяной.
Программа.
Мазков жаловался Воробьёву:
– … и Корчагин вкупе с ними. Сладу нет. Может быть, его заменим кем другим?
Однако директор, казалось, был глух к его претензиям, хотя, как будто, понимал заботы начальника
– Я их мало знаю, – наконец, словно через силу, сказал он отчуждённым голосом. – Это который Корчагин? Сергей? Его знаю. Пусть себе работает. Вы с ним лучше об эффективности Программы подумайте. Открытие абсолютного преобразователя хорошо, но что он нам даст? Я говорил там, – он поднял палец вверх, – кое с кем. Он им не нужен.
Мазков даже подпрыгнул на стуле: как же так? Вчера ещё разговор шёл о скорейшей подаче заявки на открытие, а сегодня – не нужен! Впрочем, начальству виднее, спорить с ним бесполезно и рискованно.
– И нам не нужен, – сказал он бодро.
– Но… – Воробьёв насупился. – Зачем тогда… весь этот… переполох с подачей заявки?
– Это же ты… – начал было напоминать Мазков, откуда исходила инициатива, но не напомнил.
– А где были вы? У меня сто дел, у вас – одно!
– Олежек… Олег Владимирович…
– Так вот что, Павел… э-э… Андреевич. Предложи-ка этого Серкора кому-нибудь. Через прессу, что ли. Рекламу дай. Продаётся, мол. Кому нужен? А нам он зачем? Если там, – директор опять ткнул пальцем вверх, – им не заинтересовались. Пусть Корчагин своему Индексовому даст задание искать что-нибудь ещё. Получше! Эдакое! Что нам нужно, а не всем. Да побыстрее! Время не терпит. Ты в ответе будешь.
«…на палубе появились крысы. Они бегают и топают лапами. Программа себе на уме. Индевлад в Лакуне, не видим его, не слышим…» – из Эндэза, запись от руки.
Реальный мир.
– Таня!
– Ой, Володя…
Они только что вышли из вагона метро и направились по переходу к эскалатору. Селянинов нагнал Славину и шёл теперь по правую руку, задевая её то плечом, то локтём.
– Здравствуй!
– Здравствуй, – всё ещё в растерянности ответила на приветствие Татьяна, поражённая поведением Вовочки.
А он поздоровался и вдруг забыл, о чём это хотел с ней поговорить. Вернее, как начать этот разговор. Ещё минутами раньше, когда она, как всегда, беззастенчиво смотрела на него там, в вагоне, всё представлялось каким-то другим. Он подойдёт к ней. Слово за слово… Поговорят. Но сейчас у него не было этих слов. Он пожимал плечами, изображал рассеянность.
– Это правда, – решился он и сказал с хрипотцой, – что ты решила уйти из лаборатории?
– Я ещё ничего не решила. Кто тебе это сказал?
– Все говорят.
– Все, значит, никто. А именно? – она посмотрела ему в лицо.
– Говорю тебе, все. – Он на её взгляд не ответил. – Ты из-за программы? Из-за нас с тобой в программе?
– Причём тут программа? Из-за тебя!.. Иди, вон дружки твои тебя ждут, не дождутся.
Татьяна резко отступила в сторону, оставляя его со своим признанием наедине. Он поискал глазами, но её невысокая фигурка уже затерялась в толпе спешащих в одну и другую сторону людей.
Алексей Стынов поймал его за рукав.