Изнанка судьбы
Шрифт:
Джованни знал, в чем его долг дознавателя. Уничтожить зло вместе с его носителем.
И знал, что не сможет сделать этого.
Снова предатель. Уже окончательно, без шансов на искупление.
Но так было правильно.
Он смотрел на Элисон и видел себя. Не себя нынешнего — сильного, уважаемого, — но того семилетнего Джованни, которого мать впервые приобщила к обрядам Хаоса, тем самым определив его путь.
Тогда, в холмах Роузхиллс, случайно оброненная Франческой фраза подарила Джованни новый смысл жизни.
Спасти.
Девочка не была повинна в том, что с ней сделали. Чего стоит вся вера Храма, все идеалы дознавателей, если ради них надо убивать и мучить невинных?
Джованни стал духовником Элисон. Учил смирять темные порывы души, приобщая к основам яростной аскезы, в которой закаляли волю дознаватели. Стыдил, когда она давала волю порывам, требовал сдерживать живущую внутри хищную тварь. Отказ от страстей тяжек для ребенка, но Элисон старалась. И у нее получалось.
Немного беспокоили приступы падучей и участившиеся провалы в памяти, но они казались невысокой платой за сохранение души малышки в чистоте. Порой он наивно мечтал, что однажды сумеет полностью избавить Элисон от чудовищной тени, следующей за ней по пятам.
До последнего мгновения своей четвертой жизни Джованни Вимано так и не узнал, как сильно он ошибался.
Глава 15. Навстречу кошмарам
Элисон
…она настигает. Справа. Слева. Отовсюду. Она здесь. Везде. Во мне.
…а я в ней.
Не оборачиваться! Только не обернуться!
Тропка вдоль реки. Кусты шиповника. Вперед, не смотреть по сторонам, только не смотреть. Только на шиповник, везде шиповник, куда ни глянь…
Вверх. Уводит вверх тропка. Обманула. Не надо вверх. Не надо туда, совсем не надо, там плохое. Страшное.
Было?
Есть?
Под ногами камушки, мелкие. И шиповник, везде шиповник. Дикая роза — так его зовут.
Розы. Холмы и розы. Страшно!
Камень серый. И черный. И бук. Здесь был бук раньше, теперь нет, обугленная головешка. Пахнет кровью, пахнет гарью. Небо падало на землю, сейчас не падает. На месте. Над головой. Высоко.
Сидит на алтаре. Болтает ногами, во рту соломинка, в волосах сухие листья.
— Элли?!
— Терри, спаси меня!
— От кого?
— От нее.
Смеется. Заливисто. Как ребенок.
— Вам совсем не это нужно, принцесса.
— Терри, пожалуйста! Я боюсь.
Встает. Соскальзывает вниз с камня.
— Нельзя всю жизнь бояться и бегать. Тебе придется встретить ее однажды.
— Я не могу…
Шаги
…она здесь, сзади, не уйти, не скрыться, беги не беги, настигает, дышит в спину, голодно, зло, всегда рядом, она во мне, я в ней…
— Не можешь? Тогда беги, Элли.
Бегу.
Вниз с холма. Река черней смолы. Трава шевелится, шиповник растопырил пальцы.
Рэндольф с мечом в руке.
— Терри мертв, Элисон.
— Нет!
— Мне тоже придется уйти. Судьбы не изменить. Мы несвободны, такова наша природа.
— Не оставляй меня!
— Я должен.
Торопливый поцелуй. Горечь на губах. Шаги за спиной.
— Беги, Элисон! Не оборачивайся.
Свист мечей. Там остался Рэндольф. Навсегда.
Грязь, везде грязь, осенняя распутица. По колено грязи. Вязнут ноги. Тяжело бежать. В боку колет.
Темно. Уже темно. Так быстро? Небо зажигает бледные звезды. Ни Терри, ни Рэндольфа. Опять бежать?!
Не хочу!
Менгиры вырастают. Из земли встают. Окружают. Справа. Слева. За спиной. Впереди.
Алтарь. Тот же самый? Другой? Полотно в прорехах. Ходит бердо. Крутятся шестеренки. Голодно лязгают рычаги.
Беги — не беги. Не сбежала.
…рядом с машиной, спиной ко мне, в сером плаще… сама серая, как тень… черный провал под капюшоном — хорошо. Только не лицо, не смотреть ей в лицо, не видеть…
Или все.
Конец.
Навсегда.
Подходит ближе. Поднимает руки, чтобы развязать плащ.
Мелькает рыжий локон…
Я очнулась на кровати в той же комнате. Все тело болело, как не раз случалось после очень сильных приступов, но в памяти зиял черный провал.
Все, что я сумела запомнить, — страх загнанной жертвы. Как во снах, когда по пятам кто-то гонится, преследует, дышит в спину могильным холодом. Руки и ноги наливаются неподъемной тяжестью, воздух становится липким, как патока, а преследователь все ближе, ближе…
Я не успевала встретиться с ним. Всегда просыпалась раньше. Съеживалась, пряталась под одеяло, следя, чтобы даже краешек ночной рубашки не выглядывал. Ну и что, что жарко. Жару можно потерпеть. А в тенях прячутся чудовища…
Вот и сейчас я ощущала лишь облегчение. Как зайчонок, сбежавший от охотника. И все. Пустота.
Так нечестно! Я почувствовала себя обворованной. Пусть новое знание, которое дарили приступы, часто было в тягость, лишиться его оказалось обидным.
Одежда оставалась нетронутой, и я не нашла никаких признаков того, что Блудсворд продолжил свое отвратительное занятие после того, как начался приступ.