Изнанка
Шрифт:
«Вши, что ли?.. – с содроганием подумал Валера. – Не-е. Тут и вшей не бывает, поди...»
Старикан тем временем перестал чесаться и, пригладив похожие на паклю волосы, продолжил лекцию:
– Ученые-то головы ломали, как социальные модели наладить, войны прекратить, бедным помочь. И тут появляется добренький эс, и выходит, что ничего и делать-то не надо – спи себе на здоровье и тешься негой в справедливых и безмятежных снах. Видимо, людям и впрямь халявы не хватало в жизни... А здесь что? Вовремя сажай да не топчи попусту – вот и все правила. Этакая сублимация общества.
Чем больше Рысцов представлял
– Нам, оказывается, мил-человек, чтобы начать деградировать, хватило одной нелепой случайности мироздания и одной сумасшедшей девицы, – подбил бомж с научной степенью.
– Так что там с мельниками и сеятелями?
– Саженцами, – поправил старикан. – Чтобы травку посадить, нужны семена. Их добывают из так называемой породы, которую можно раздобыть в хранилищах, что находятся за городом, километрах в двадцати – этакие здоровенные баки. Очередные причуды эса... Да-альше... Ходоки, значит, носят породу на мельницы, где мельники просеивают ее и выбирают из грязной жижи семена.
– Зерна от плевел сепарируют...
– Во-во, похоже. Оставшийся после просеивания жмых ходоки несут обратно в хранилища, где тот постепенно превращается в породу. Колечко замкнулось... Ну а готовые семена уже выдаются саженцам, которые укладывают их в поры асфальта. Такие дела.
– Бред.
– Причуды эса. Людям нравится.
– Хорошо, – настырно мотнул головой Рысцов. – А как же насчет других аспектов жизни? Образование, культура, искусство, развлечения, в конце концов!
– Образование, трудовая книжка и пенсия – это табель. Все учитывается... Я уже говорил тебе. Искусство... Кому оно здесь нужно – искусство. Оно призвано отражать жизнь. А тут что отражать? Нет, ну есть, конечно, и художники, и литераторы, и скульптурам работы хватает – города-то украшать надо. Но функция зеркала у искусства в этом мире атрофируется потихоньку, становится нерентабельной и просто ненужной. Держится пока на силе инерции. А для культуры – рановато еще: за месяц обычаи и традиции не рождаются.
– Быть такого не может! – вскрикнул Валера, но тут же понизил голос. – Это же упадок! Это... это... да так не бывает! Мы даже на стенах пещер углем мамонтов рисовали!
– Рисуй. Никто не запрещает. Хоть мамонтов, хоть гравилеты с турбонаддувом... И кстати, предки наши далеко не всегда пользовались углем.
– Ну а развлечения, – не сдавался Рысцов. – С хлебом понятно – задаром в магазинах дают. Безопасность тоже вроде как гарантирована. Я готов предположить даже, что потребность к творчеству и самореализации приглушена... Но зрелища-то? Как с ними? Может, Кристина мать ее Николаевна и Колизей построила?
При упоминании о Больбинской бомжик как-то съежился и поник. Но все же ответил:
– Есть зрелища, мил-человек, есть. До Рима, конечно, не дотягивают, но в своем роде... Каждой эпохе – своя арена. Верно?
– И что же... здесь?
– Лабиринты изнанников.
– Каких еще изгнанников? – не расслышал Рысцов.
– Изнанников. Людей, рожденных изнанкой, – уточнил бомж.
Валера оцепенел, воззрился на бомжа.
– Вот даже до чего дошло, – наконец выдавил он. – Эс начал воспроизводство человека...
– Ну, если быть точным, это не
– И... что с этими... лабиринтами? – Рысцова все сильнее сдавливало изнутри знакомое предчувствие сшиза.
– Огромные многоуровневые каскады из стекла, заполненные всяким хламом и декорациями. По одному в каждом городе на траве. Специально обученные отряды отлавливают изнанников в подземных катакомбах, куда они иногда выбираются, и запускают их в такой лабиринт. Эти твари дико не любят солнечного света – поначалу беснуются, мечутся, стараются забиться в угол, но стены и перекрытия прозрачные, деваться некуда. Через несколько дней успокаиваются более-менее, устраивают в каком-нибудь углу логово. И тогда в лабиринт запускают группу людей.
Валера напряг желваки; ком, застрявший в горле, никак не желал глотаться.
– Многотысячные толпы зрителей собираются посмотреть на то, как такая группа проходит стеклянный лабиринт, – продолжил бомж. – Изнанники по своей природе не больно воинственные, но родные логова защищают рьяно. Есть у них какие-то железы на голове, которые вырабатывают страшную отраву – нечто вроде кислоты, только действует иначе. Не расщепляет белок и ткани, а усложняет ДНК. Прыснет изнанник на тебя такой дрянью, и цепочки дезоксирибонуклеидов мутируют – на несколько порядков сложнее становятся... Ей-богу, лучше не смотреть, что происходит с человеком после этого...
– Это же верная гибель, – предположил Рысцов шепотом.
– Да нет, отчего же, группа тоже небезоружная идет. Огнеметы в основном выдают... Зато тем, кто прошел лабиринт до конца и вышел живым, по табелю повышение регистрируют...
Бомж вдруг осекся и умолк. Поскреб когтями в своем тряпье, выудил очередной чинарик и, раскурив, принялся пыхтеть.
Валера долго не произносил ни звука. Исподлобья буравил презрительным взглядом путаные космы кандидата философских наук. Через пару минут все же обронил:
– Ну и как, получил ты повышение по табелю... сволочь?
Бомжик лишь вздохнул. Не ответил. Падшая сука, зализывающая свою вонючую совесть на нарах, прикинувшись отщепенцем. Дерьмо.
Наверное, он вспоминал, как нажимал на спусковой крючок огнемета и длинные струи желтого пламени поджигали мечущихся изнанников. С двумя ногами и руками. Из плоти и крови. Неодушевленных, как гласит молва...
А за прозрачными перегородками, среди мягкой, посаженной в асфальт травки, вопила обезумевшая от крови толпа.
«Странно, – как-то отрешенно подумал Рысцов. – Нелогично». Он не понимал, откуда мог знать это, но... ведь ни красного цвета, ни стекла здесь не должно быть. Фантасмагория... Эс запутался в собственных капризах.
Кажется, он еще не решил, кто изнанник, а кто – человек.
Валера ударил наверняка, не обращая внимания на боль, пронзившую искалеченные ладони. Воздух в камере дрогнул, сгустившись возле его рук.
Вместе с бомжом испарились нары, смрадная ветошь и часть стены...