Изнаночные швы времени

Слепцов Иван

Вчетвером мужчины взялись за борта и сняли грубоватую, но крепкую посудину с прибрежной мели…

Грести, грести, грести. Грести… Грести… Меняться. Грести, грести опять, снова меняться, укладывать изможденного Шурика передохнуть, проверять, действительно ли Норман в состоянии столько работать веслами без риска для здоровья, спорить, настало ли время сделать остановку. Грести, грести… Грести, меняться и опять грести, выхватывать из рук Нормана весла, грести, грести, грести…

К рассвету им удалось пройти вниз по течению Клязьмы почти сорок километров. Они добрались до устья Судогды, и погони уже можно было не опасаться. Здесь оба берега реки затянуты болотами, конным преследователям к воде и на километр не подступиться.

То ли проснувшейся,

то ли очнувшейся княгине был изложен план дальнейших действий. Был он довольно прост: идти кружным путем по рекам к Великому Новгороду, где ее дожидается супруг. И наконец, были представлены все участники операции по ее спасению от насильного пострига в монахини.

Шурик этой чести был удостоен первым, потому что на его пальце, как и на пальце Олега, был перстень князя Андрея. «Очень помог супругу твоему, госпожа великая княгиня, у Переславля кмет Лександр. Больше всех помог», – объяснил Олег этот подарок. И это была истинная правда, потому что именно благодаря Шурику князь прорвался в город.

Получилось вот что. На десятом километре кучковской дороги, где Феликс и Шурик, покинувшие свой наблюдательный пост, обнаружили в быстро сгущавшихся сумерках князя Андрея, который приводил в порядок ушедшую с поля боя конницу. Посовещавшись между собой, они поняли, что князь не собирается немедленно спасаться бегством, а потому может быть полезен. Они открылись, воспользовавшись знакомством с боярином Олегом Владимировичем Волынским. Легенда была такой: прислал тот за ними, боярином Филодором Лучанином и кметем Лександром Джофичем, гонцов, звал «разделить тяготы ратные с князем доблести беспримерной», они спешили, да не успели к бою.

Смысл слов «доблесть беспримерная» князю Андрею до конца ясен не был, но придыхание, с которым они были произнесены, ему польстило, а в правдивости остальной части рассказа из-за многочисленных подробностей сомнений не было. К тому же чутье воина, проведшего жизнь в походах, больших и малых стычках, подсказало князю, что Филодор – того же сорта человек, что и боярин Олег Владимирович, а потому на военном совете в ночи ему было предоставлено весьма почетное место.

На совете Андрей Ярославич говорил, что нужно отбивать Переславль – там была семья брата, Ярослава Ярославича, которую он обещал беречь. Большинство старых владимирских бояр были против, говорили, что надо уходить в Кучков, но сильно они не спорили: все-таки стыдно им было. Надеялись старцы, что план не сладится, потому как ни князь, ни молодые дружинники, ни пришелец с Волыни, со странным именем Филодор, дельного не предложат. Но на беду очередь говорить дошла до оруженосца того самого Филодора, и оруженосец этот уверенно изложил интересную придумку с факелами, которыми можно напугать монголов, да и не стушевался, когда придумку эту в поначалу объявили ересью. Почтительно, как подобает младшему на совете, но настойчиво он объяснил, что если зажигать факелы один от другого и крепить их на шестах высотой в человеческий рост, «окаянные» подумают, что из леса выходит тысячное войско. И добился в конце концов своего: князь Андрей, уважительно покачав головой, изрек: «Кмет Лександр – умно лукав. В думцы ему пора».

В итоге все сделали именно так, как придумал Шурик, и именно поэтому Феликс был представлен княгине в качестве единственного, «чудесных качеств» воина, который в ночной атаке «добыл басурманина». Больше никто князю Андрею кровь на клинке предъявить не мог, так как ордынцы то ли перепугались, то ли предпочли не ввязываться в непонятный ночной бой и через верховья речушки Ветлянки поторопились уйти к основным силам, что расположились на правом берегу Трубежа, на холмах.

Шурик и Феликс были удостоены целования руки княгини, а потом она обернулась к Норману. Совершенно не думая, какие последствия это произведет,

о нем Олег отозвался: «И рыцарь добрый, и многих стадиумов уч».

Норман был схвачен за обе руки и со знанием дела спрошен:

– Саламанка? Болонья?

Княгиня дозволила Норману сесть рядом с нею, и Олег решил, что наконец-то имеет полное право отдохнуть.

Когда он проснулся, непонятно было, сколько прошло времени – четверть ли часа, сутки ли: солнце по-прежнему висело над мачтой баркаса, а княгиня и Норман все еще сидели рядом. Он ей что-то рассказывал по-венгерски. Феликс и Шурик лежали на песке у воды и разглядывали служанку Анны Данииловны, которая занималась стиркой.

– Пойду помолюсь в тишине, – сказал Олег, особо ни к кому не обращаясь. В эпоху Средневековья эти слова были понятным для всех трансвременных экспедиций сигналом. Их произносили при хроноригенах, означала эта словесная формула, что говорящий собирается связаться со своим временем.

Феликс кивнул: мол, все под контролем. Олег забрал икону-коммуникактор и ушел в заросли молодого березняка.

Квира откликнулась ему и выглядела чрезвычайно озабоченной.

– Ты знаешь, вас очень серьезно обложили, – это было первое, что она сказала. Затем описала диспозицию противника: к северу от Клязьмы до села Рождественского 96 все охвачено сильными разъездами, гонцы добрались аж до самых развалин Гороховца. По реке тоже выслана погоня, несколько больших лодок с сотней ратников, поровну монголов и русских, спустились уже почти до Ущерки, реки, которая текла не более чем в десяти километрах западнее Судогды.

96

Современный город Ковров.

– Может, вам на базу лучше вернуться, там отсидеться?

– Не, – поморщился Олег. – Нам надо успевать на север, пока Невский из Орды не вернулся. Потом поздно будет, закроют все дороги, а я князю обещал поскорее вернуться.

– Удачи, – пожелала ему Квира.

– Не лишнее, да, – буркнул вместо прощания Олег.

Теперь стало понятно, что по Клязьме дальше на восток плыть нельзя. Поэтому они двинулись на юг. Сначала поднялись по Судогде на веслах, пока позволяли берега, потом немного тащили баркас по-бурлацки, затем по полузаросшему волоку на Колпь, которая текла на юг, этой речушкой попали на Гусь, а спустившись по нему, вышли на Оку.

Это был большой круг, но Олег на Оке немного ощутил облегчение. В экспедициях в русское Средневековье он спокойнее всего чувствовал себя на широких реках. Русские – сухопутный народ, и умельцев тихо подобраться к тебе где-нибудь в лесу всегда стоит опасаться, а по водной части таких специалистов нет. Главное, чтобы стрела с берега до лодки долететь не могла, и можно не думать об опасности.

Никаких беспокойств и не возникало, а на четвертый день пути по Оке, в Муроме, когда-то столице крупного княжества, а теперь практически незащищенном городе, им по-настоящему повезло. У пристани обнаружилась настоящая новгородская ладья, небольшая, одномачтовая, около двенадцати метров длиной, с двумя платформами – на носу и корме, под которыми можно было устроить лежанки.

Хозяином судна был старый купец, с удовольствием согласившийся на сделку, так как уже два года не удавалось найти людей, способных управляться с ладейным парусом – после Батыева нашествия новгородцы стали гораздо реже появляться в муромских краях, а уж оседать тут отказывались напрочь. Такелаж и парус сильно обветшали, их нужно было менять, Олегу повезло найти ремесленников, которые под его руководством взялись изготовить новые.

Парусов решили сделать два: один простой, неприметный, «маскировочный», а другой «парадный», с аппликацией из двух букв – «А» и «К», как на стяге князя Андрея. Его Олег собирался поднять после пересечения новгородских границ, рассчитывая, что князю донесут о ладье с его символикой и он вышлет навстречу воинов.