Изнаночные швы времени
Шрифт:
Олег прыгнул вниз и очень удачно приземлился – под руку попалась чья-то борода. Ее обладатель коротко взвыл, потом забормотал нечленораздельно – то ли молился, то ли просто нес околесицу.
– Где огонь! – тряхнул его Олег.
Схваченный попросил отпустить бороду и отступил в дальний угол. Когда загорелся факел, на свету обнаружился донельзя испуганный персонаж в одежде то ли ключника, то ли средней руки челядина.
– Растворяй! – указал Олег на ворота.
– Митропо… Князь Лександр не велел!
– Кто ты есть? Как звать?
– Данилой будем. Пристав я княжий,
– Кто велел под башней сидеть? Ворота кто говорил закрыть?
– Отец-настоятель соборный грамоту от князя Лександра и митрополита, как свет встал сегодня, читал, а потом ключарь из княжеского терема всех по местам расставил.
– А ополченцы со стен куда делись?
– Про всех не скажу, а те, что тут стояли, потом на поле ушли. Пришел какой-то монах и передал им повеление от великого князя.
Такого приказа быть не могло. «Обманули-таки нас капитулянты, – подумал Олег. – Надо было настоятеля под караул посадить. И тут я недодумал». А вслух повторил:
– Растворяй!
– Князь…
В этот момент в калитку внешних ворот что-то тяжело грохнуло, потом снаружи донеслась крутая брань по поводу «косоруких недоделанных чертей», которые не умеют даже размахнуться по-настоящему. Олег понял, что Урдин что-то приспособил под таран, и закричал:
– Урдин Акинфович! Не вели ломать! Сейчас откроют!
Потом коротко размахнувшись, метнул нож.
Лезвие пролетело недалеко от головы назвавшегося Данилой и вошло в бревно почти по рукоятку.
Данила побледнел, перепуганный силой броска, и когда Олег без видимых усилий извлек клинок из древесины, из-под одежды челядина как будто бы выпрыгнул громадный ключ, а сам он мигом оказался у внешних ворот.
Потом, правда, обернулся и напомнил, еле шевеля дрожащими губами:
– Князь не велел.
Олегу пришлось как можно выразительнее постучать ножом о наруч. Факел из рук Данилы послушно переместился в железное кольцо-держатель на стене, а сам он занялся замком.
Ушло на возню с замком у него не меньше пяти минут. Ворота распахнулись, и проход залил неожиданно яркий белый свет – дождь закончился, и через прорехи в распадающейся тучи ярко светила луна.
– Олег Владимирович! – Урдин шагнул внутрь, расставив вширь руки. – Барсук мне всю душу выел, пока я тебя не видел. Смотри, я плетку чуть не сгрыз!
Конец плетки из великолепной черной кожи, трижды проигранной в кости и каждый раз все-таки возвращавшейся к хозяину, когда тот ставил «в золотую», действительно был измочален.
– Больше как ставка не пойдет, – пошутил в ответ Олег. – Попортил.
Урдин от души, оглушительно рассмеялся, оглядел внутрь башни, покритиковал, как уложены бревна («ныне дурно строят») и напомнил Олегу, что тот обещался к нему, «во Псков», доехать («вот там у меня в остроге крепь – так крепь!»).
Данила тем временем возился с другим замком, которым были заперты внутренние ворота. Взялся за это сам, без понуканий, и Урдин одобрительно похлопал его по спине: «Верную думь тебе страх внушил».
Олег тем временем пытался представить, что же сейчас он увидит за стеной. И не мог отогнать воспоминания об экспедиции годичной давности,
91
Массовое убийство гугенотов-кальвинистов католиками в Париже в ночь с 23 на 24 августа 1572 года. Заранее спланированная акция, в результате которой погибли тысячи человек, собравшихся в столицу на свадьбу протестанта Генриха Бурбона, короля Наваррского, будущего Генриха IV (1553—1610) и Маргариты Валуа (1553—1615), родной сестры короля Франции Карла IX (1550—1574).
Наконец ворота открылись, на площадке за ними и на широкой лестнице, ведущей вниз к основанию вала, Олег увидел стоявших и сидевших стариков, женщин и детей. Молча сидели. Ни вскрика, ни плача, ни даже тихого стона – все в тоскливом оцепенении. Не пытались докричаться до тех, кто закрыл выход на пристань, не пытались выломать калитку в воротах. Формула пассивного ожидания беды: «навсеволябожья» – затмевала все другие мысли.
Олег, протискиваясь сквозь сидящих, спускался по лестнице. Шестьдесят четыре ступеньки – и он на площади перед собором, еще утром белокаменным, теперь закопченным дымом пожаров. Людей на площади не было. Тем, кому не хватило места на лестнице, сгрудились на узком пятачке между валом и стеной собора. Площадь была занята собаками. Устав метаться между пожарами и бестолково лаять, они жадно лакали из луж.
Только у входа в храм стояла человеческая фигурка – маленькая девочка с деревянной резной фигуркой медведя в руках. По ее уставшему личику со следами копоти и слез было понятно, что она много плакала. Олег взял ее на руки. Ее головка упала на прохладный наплечник, и девочка моментально уснула.
Он побаюкал ее немного, передал на руки одному из ополченцев, бывших с ним. Сам отошел на середину площади, чтобы его было видно и с лестницы, и от собора, и крикнул:
– Мы – люди великого князя Владимирского Андрея Ярославича! Сейчас вас, переславцы, мы переправим через Трубеж…
И тут из-за собора вынырнул монах.
– Люди великого князя Владимирского! – передразнил он Олега и затряс угрожающе толстеньким пальцем. – Без благословения владыки в поход идти? Батог божий переломить дерзаете! Через вас города горят! Сироты появляются! Никто никуда не пойдет! Будем молиться у стены святого храма, отринем ваш грех…
Олег примирительно поднял руку и набрал в грудь воздуха, чтобы перекричать монаха, но рядом неожиданно оказался Урдин и хлестнул монаха плеткой. Тот упал на землю, заверещал и старался отползти.