Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания

Мелвилл Герман

Противопоставление власти доллара иных, естественных и гармонических форм человеческого общежития, не оскверненных ни ханжеством, ни расчетом, составляет подтекст обеих первых книг Мелвилла. Как замечает советский исследователь творчества Мелвилла Ю.В. Ковалев, читатель «Тайпи» и «Ому» скоро начинает сомневаться — «так ли прост этот матрос, как он хочет казаться». [162]

Да, признает Мелвилл, тайпи пожирают тела убитых врагов; но разве цивилизованное общество не обрекает своих собственных граждан на стократ худшие муки? «Дьявольское хитроумие, с каким мы изобретаем всевозможные смертоносные орудия, мстительная злоба, с какой мы ведем наши войны, сеющие горе и опустошение, — разве этого не достаточно, чтобы охарактеризовать цивилизованного человека как самое свирепое животное на земле?»

Когда Мелвилл составлял язвительный перечень всех «благ» цивилизации, каких лишены жители Маркизских островов, ему, наверное, вспоминались горькие, хмурые годы его отрочества после разорения и смерти отца. Там нет «…ни опротестованных векселей, ни назойливых кредиторов, ни крючкотворов-адвокатов; нет бедных родственников, стыдливо занимающих место за чужим столом; нет неимущих вдов с детьми, живущих впроголодь на подачки холодных филантропов, нет нищих, нет долговых тюрем, нет надменных и жестокосердых набобов, — одним словом, нет Денег! Этот „корень всех зол“ неизвестен в долине».

162

Ю.В. Ковалев. Герман Мелвилл и некоторые проблемы американского романтизма. — Сб. «Проблемы истории литературы США», изд. «Наука», М. 1964, стр. 79.

Труд туземцев — постройка лодки, добывание огня, рыбная ловля, полировка украшений — легок и весел, как забава.

Прелестная Фэйевей — героиня «Тайпи» — живое воплощение расцвета естественной человечности. Мелвилл вспоминает ее «странные синие глаза», то непроницаемые, то сверкающие, «как звезды», ее темно-каштановые кудри, ниспадавшие на обнаженную грудь, ее нежную кожу. Но он отчаивается передать словами все очарование этого юного существа. «Дитя природы», она выросла среди вечного лета, вскормлена «простыми плодами земли» и, главное, наслаждалась всю жизнь «совершенной свободой от забот и тревоги». Отсюда — ее неповторимая грация; она кажется сама частью того водопада, в струях которого купается, частью моря, по которому стремит свой челн, обратив в парус свою легкую одежду… Ни в одной из своих позднейших книг, посвященных «цивилизованной» Америке, Мелвилл не создал женского образа, который мог бы сравниться с поэтической фигурой Фэйевей.

Критическое отношение к буржуазной цивилизации, проявившееся уже в первых книгах Мелвилла, обостряется в дальнейшем. Его роман «Марди» был сложной философско-политической аллегорией, полной сатирических намеков на современность. Фантастические странствия героев в тщетных поисках похищенной Йиллы (Свободы? Красоты? Гармонии бытия?) приводили их в разные страны. В надменной Доминоре угадывалась Англия. Эта страна несметных богатств кажется сперва прекрасным зеленым садом. Но в ней слышны стоны голодных: «Хлеба! Хлеба!» Люди со связанными за спиной руками (безработные) ропщут на машины, которые по воле злого волшебника (капитала) лишили их работы. Стучат колдовские станки, бьют о наковальни тяжкие молоты, жужжат веретена в зловещей пещере, где нет больше места людям. Толпа повстанцев с красными знаменами, вооруженная дубинами, молотами и серпами, осаждает королевский дворец. Но их предводители — шесть коварных масок — заманивают восставших в ловушку, на верную смерть, — это были предатели, подкупленные королем… Здесь, как и во многих других главах «Марди», можно уловить прямые отголоски недавних политических событий в Европе. Разгром чартизма, поражение революций 1848–1849 годов глубоко потрясли Мелвилла, и он воссоздал их в романтически-сказочных образах своего романа.

А Америка? Ее можно легко узнать в аллегорическом изображении Вивенцы. Подплыв к ее берегам, путешественники читают на арке, под которой возвышается статуя богини — покровительницы Вивенцы, горделивые слова: «В этой республиканской стране все люди рождены свободными и равными». Но, приглядевшись внимательней, они замечают в углу другую надпись: «За исключением племени Хамо». «Это аннулирует все остальное», — восклицают путники.

Жители Вивенцы встречают вновь прибывших шумной похвальбой. Они хвастают всем — своим ростом, крепостью мускулов, просторами своей страны. Приезжих ведут в Храм свободы. «На верху храма было укреплено древко; когда мы приблизились, мы увидели, как человек в ошейнике, со спиной, исполосованной плетьми, подымал флаг из материи с такими же полосами». Свобода Вивенцы оказывается мнимой. Бедность и здесь пресмыкается перед богатством. Чем дальше на юг страны устремляются путники, тем мрачнее картины, представляющиеся их глазам. Кровью и потом рабов залита земля

Вивенцы. «Здесь труд разучился смеяться», — восклицает поэт Юми. Уже не надеясь, как раньше, найти в Вивенце утраченную Йиллу, он призывает небесные громы и молнии на «эту проклятую страну».

В «Марди», за десять лет до того, как вспыхнула Гражданская война Севера и Юга, Мелвилл прозорливо предсказывает ее приближение. «Эти саванны Юга могут еще стать полями сражений», — говорит один из его героев. Юми хотел бы, чтобы рабы смогли освободиться без кровопролития. «Но… если не будет иного пути и господа их не смилуются, каждый, кто честен сердцем, должен пожелать победы племени Хамо, хотя бы им и пришлось перерубать свои цепи трехгранным мечом, по самую рукоять обагренным в крови».

Надо ли удивляться тому, что гневная сатира на лицемерие американской республики, просвечивающая сквозь причудливую фантастику романа «Марди», навлекла на Мелвилла целую бурю нападок? Но вместе с тем, строй образов «Марди» был слишком сложен, романтическая аллегория — слишком запутана, чтобы эта книга смогла стать популярной в народе. Не был понят и принят современниками — опять-таки, главным образом, из-за своей романтической сложности и символической многоплановости — и «Мо-би Дик», где тяжкий и опасный труд китобоев предстал как подвиг, достойный эпического изображения, прообраз всех исканий человечества.

Остро ощущая свою враждебность общественным верхам США, Мелвилл как писатель мучительно сознавал вместе с тем и свое отчуждение от народа, судьбы которого так тревожили его.

В середине 50-х годов в его творчестве усиливается, с одной стороны, социально-критическая тенденция. Характерен, например, замечательный публицистический очерк-памфлет «Пудинг бедняка и крошки богача» (1854). Опровергая миф о всеобщем благоденствии американского народа, Мелвилл доказывает, что для неимущих американцев их бедность еще мучительнее благодаря «болезненному контрасту между их идеалом всеобщего равенства и сокрушительным опытом реальной нищеты». Мука и унижение бедности, — заключает Мелвилл, — «есть, были и будут совершенно одинаковы в Индии, в Англии и в Америке».

Но с другой стороны, одновременно с этими попытками активного вторжения в общественную жизнь в творчестве Мелвилла этого периода настойчиво возникает, в разных вариантах, одна и та же трагическая тема неизбывного человеческого одиночества. Тема эта воплощается с огромной художественной выразительностью в новелле «Писец Бартльби. Уоллстритская повесть» (1853), где показано постепенное угасание живой человеческой личности, выброшенной из жизни как старая, никому не нужная вещь. Та же тема возникает и в цикле рассказов «Энкантадас» (1854), в истории женщины, прожившей много лет на необитаемом острове, которой долгожданная встреча с людьми не принесла ничего, кроме жестокой обиды и еще большего, безнадежного одиночества.

Обе эти тенденции творчества Мелвилла проявились в романе «Израиль Поттер».

Это была книга о прошлом; но вместе с тем мысль автора невольно обращалась и к будущему.

Мелвилл писал о временах войны за независимость США, о событиях восьмидесятилетней давности. Но замысел «Израиля Поттера» может быть по-настоящему понят только в том случае, если мы вспомним, что роман этот создавался в преддверии новой междоусобной войны — Гражданской войны Севера и Юга. Первые ее зарницы уже окрашивали политический небосклон Соединенных Штатов. Историки называют Гражданской войной в Канзасе те вооруженные столкновения, которые разгорелись на этой порубежной территории между плантаторским Югом и фермерским Севером как раз в 1854 году — в год создания романа Мелвилла — и затянулись на несколько лет. Как помним, уже в «Марди» Мелвилл предсказывал неизбежность кровавой революционной борьбы, назревающей в недрах американского общества. Работая над «Израилем Поттером», он задумывался не только над тем историческим подвигом, который осуществил в 1775–1783 годах народ американских колоний, восставший против английской монархии; он думал и о новом подвиге, который предстояло совершить американскому народу в борьбе против рабовладения.

Почти одновременное появление в середине 50-х годов таких замечательных, классических произведений литературы США, как «Израиль Поттер» (1855) Мелвилла, «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) Торо и «Листья травы» (1855) Уитмена, не может рассматриваться как случайное совпадение. Демократический подъем, происходивший в грозовой атмосфере этих предвоенных лет, требовал выяснения того, что же представляет собой американский национальный характер, каков должен быть американский образ жизни, мыслей и чувствований.