Изумрудный Армавир

Нерей Александр

Наш каменный бассейн был не более двадцати шагов в длину и пяти-шести в ширину. Течение в ручье оказалось довольно ощутимым, и по телу то и дело пробегали волны более тёплых струй, доставая до кожи через одежду. Получался какой-то водный массаж с тепловыми контрастами, от которого я расслаблялся ещё больше.

«Спасибо тебе, Скефий. Спасибо за стирку. Спасибо, что ты незлопамятный и невредный. Конечно, нужно нашего брата в рамках держать, но и Горынычей для него тоже надо иногда запускать», — грезил я, паря в небесах, а не в горячей ванне на склоне невидимого

вулкана.

— Вылезай. Перекури малость. Отдышись минут пять. Для сердца так надо. Потом, когда зябнуть начнёшь, обратно в воду. И не больше трёх заходов, запомни. А шмотки на ветки развесь. Пусть проветриваются, — вернул меня на грешную землю руководитель вулканической экспедиции.

Дед оказался на бережку и уже без рубахи. Его вещи были выжаты и одни из них свисали с тонюсеньких веток каких-то кустов, а другие валялись на гладких валунах у берега ручья.

Я выбрался из воды и последовал его примеру. Снял с себя всё, кое-как выжал, потом часть разбросал на камнях покрупнее, а остальное развесил на жёсткие стебли низкорослого бамбука. Тело моё задышало жаром, отдавая окружавшему воздуху лишнее тепло, а сам я почувствовал себя почти невесомым. В общем, полотенце мне не понадобилось.

— Так на чём мы остановились? — решил дед продолжить нашу беседу, присев на штатное место, теперь летающей Америки.

— Я уже не помню. А про Угодника ты говорить не настроен.

— Одно мне скажи: как далеко и в какие такие дебри ты забрёл или вскарабкался? Чему такому наловчился или приключился, что тебе уже родной мир тормоза выпячивает? — безо обиняков спросил дед, кое-как отдышавшись, а из него самого так и валил пар, будто он изнутри закипал праведным гневом.

— Ты сейчас сам интересуешься, или тебя мир подзуживает? — спросил и я без всяких задних и перевёрнутых мыслей.

— Как же я тебе объясню? Может, я сам, а может, он. Если сомневаешься, то и не говори ничего.

— Занесло меня намедни. Бог знает, куда занесло. Насилу домой добрался. Насмотрелся небывальщины всякой. Или фокусов. А, может, нафантазировал от недостатка понимания и соображения. Сам толком не знаю, что со мной случилось. Только я теперь самым неправильным стал, и все миры из-за этого на меня ополчились. И родной перевёртыш тоже, — начал я «Песнь о Вещем Александре» из дальнего далёка, чтобы по дорожке к своему секрету можно было успеть передумать о нём рассказывать.

— Не бредишь? А то, на тебя глядя, сам я в себе неуверенным становлюсь. Все мы под Богом, под миром. Без их пригляду из нас даже удобрения, извиняюсь, не вылезут, не то что слова и мысли. Или поступки, опять же. Так что, не переживай. Это всё комедия. Да, почитай, вся наша жизнь комедия. А плачешь ты, или живот от смеха надрываешь, без разницы. Им так сподручней. Нравится им, что мы о себе мним всякое. Что мы самостоятельные и за всё про всё ответственные.

— Это ты сейчас леща копчёного ему в конфетный фантик заворачиваешь? Он не поведётся. Я точно знаю, что я самостоятельный. И все решения принимаю сам, — не согласился я с невесёлой дедовой философией.

— Ну-ну. Знай. А

мне пора нырнуть. Уже тело куриться перестало, — прервал дед расспросы и поплёлся в бассейн.

Я тоже поднялся и поспешил в жаркие водные объятья. Больше Павел не пытался разговорить меня, и мы, поныряв и попарившись еще пару заходов, закончили наши водные процедуры.

— Теперь хорошенько вытрись и оденься. Чай, тряпьё твоё уже высохло, — распорядился дед, когда наши тела немного отдышались, подсохли и остыли.

— Одного не пойму: на кой баба Нюра твои шмотки к себе таскает, если ты их миру в химчистку сдать можешь? — удивился я, когда начал готовиться, как следует полюбоваться на океан, остров и его дремавший вулкан.

— Одно дело стирать, а другое штопать. Я же не хамею. Готов к обратной дороге? Полотенце не забудь.

— Здесь, правда, медведи водятся? — только успел я спросить, когда поудобней расселся рядом с Павлом, как вдруг, мы оба сильно вздрогнули и, под чёрно-белые вспышки, вместе со скамейкой-путешественницей в одно мгновение оказались у дедова двора.

— Получается, с возвращением, и с лёгким паром! — не растерялся Павел.

— Сам же просил так возвратить, — разочаровался я, что обратное путешествие оказалось скоростным и безынтересным. — Мы снова дома, снова утром. Ну, спасибо тебе за банный турпоход.

— Не за что. Сам теперь туда дорогу найдёшь. А медведей там не счесть. Ежели что, мир зови. Пусть он с ними борется, — отозвался дед и поплёлся во двор, оставив меня на Америке наедине с вулканическими думами.

Глава 20. Помешательство первого круга

Вернувшись домой, пришлось просить у мира отвода глаз, так, как и бабуля, и папка уже вовсю бродили по дому и двору. Отец собирался на работу, а старшая Андреевна занималась домашним хозяйством.

— Сам встал? — обрадовался папка, увидев меня после размагничивания.

— Конечно, — ответил я.

— Про что-то хотел тебя спросить, но забыл. Вчера ни о чём таком не разговаривали? А то я будто запамятовал что-то. Будто чего-то мне не хватает. Не подскажешь?

«Чего ему, интересно, не хватает? Песенки про жало? Или братской во всех смыслах души? Может самогона-дурмана?» — промелькнуло у меня в головушке.

— Наверно, не подскажу. Я не подскажу, а вот окружающий мир, тот очень даже может подсказать, — выдал я заумное умозаключение, намекая Скефию о возврате родному отцу его временно законсервированной памяти.

— Книжек умных начитался? Ты меня так не пугай. Я и без твоих заумностей какой-то потерянный сегодня, — печально вздохнул папка и продолжил утренние сборы.

«Что-то с ним не то, — заподозрил я неладное, когда, вошёл в свою комнату и увидел, что отец опаздывает на работу, потому как на часах было уже без десяти семь, а работа у него начиналась ровно в семь ноль-ноль. — Может, чересчур его приложили по темечку? Может, вернуть всё? Пусть поёт свою песню про жало, кому от этого плохо? Разве что, мамке? А вот ей возвращать всю память я бы поостерёгся».