Изувер
Шрифт:
— Понимаю, — перебила Безуглова.
Скользнув взглядом по листку, Марина поставила свою подпись. Потребовала:
— Показывайте фотографию!
Открыв папку, лежащую на переднем сиденье, Омельченко вынул оттуда снимок, положил его на колени Марины.
— Паша?! — вскрикнула Безуглова. — Н… не может этого быть! Господи, да вы… вы не ошиблись, ребята?! Это же… это же… — и она чуть не сказала: «Это же мой Павлик!»
Руки Марины дрожали. Левой ладонью она прикрыла рот, который, казалось, закричал на весь
— Не может этого быть, — повторила она потрясенно, потерянно, убито.
Павел смотрел с фотографии куда-то вбок, в сторону. Был он снят у подъезда ее дома, она тотчас узнала козырек навеса у входной двери, железный большой ящик, какой оставили слесаряремонтники из домоуправления, там они прятали свой сварочный аппарат, всякие дефицитные железки…
Потрясение Марины было сильным. Даже когда ее поймали с этими пакетиками опия, и то волновалась меньше. И когда муж бросил ее с крохотной Ксюшкой, она нашла в себе силы…
Паша! Человек, с которым она связывала большие надежды, которому она наговорила столько ласковых, ночных слов, идущих из самой души…
И он — убийца?!
Невольные, безудержные слезы покатились из ее глаз. Она не хотела, чтобы их видели сотрудники ФСБ, отвернулась к окну, все еще держа в руках фотографию Павла. Значит, они, эти вежливые молодые люди, офицеры госбезопасности, все знали? Раз они фотографировали его возле ее дома, следили за ним. Значит, они и с наркотиками ее поймали, чтобы потом…
Ладно, ладно, не об этом теперь речь. Теперь надо думать, как быть. Они ведь хотят, чтобы именно она помогла, она, Марина, любовница Павла!
Господи, помоги-и!
Прошло несколько минут томительного тревожного молчания. Безуглова напряженно размышляла над ситуацией, молчали и Омельченко с Брянцевым. Конечно, после такого открытия женщина должна была прийти в себя.
Офицеры терпеливо ждали.
— Так что все-таки я должна делать? — Голос Безугловой стал глуше, в нем появились решительные, злые нотки.
— Во-первых, успокоиться, взять себя в руки, Марина, — посоветовал Омелъченко. — Ничего страшного пока не случилось. И делать пока ничего не надо. Придите в себя. Мы понимаем, что значит увидеть эту фотографию. Любой из нас повел бы себя так же. Это надо пережить.
Он взял из рук Марины снимок, сунул его в папку.
— Хорошо, — сказала она. — Я все поняла.
Отвезите меня домой. Я вам позвоню.
Глава 26
КОШМАРНЫЙ СОН
Дома Марину ждал еще один сюрприз.
Едва она открыла дверь, как в коридор выбежала Ксюша: в короткой красной юбочке и нарядной кофточке, с красным же бантом на голове. Радостная, счастливая, кинулась к матери на шею, затормошила:
— Мамочка!
— Ну, пусть сначала подрастут, Ксюшснька, а там решим.
Вышла в прихожую мать — суровая, с аскетическим лицом, высокая старуха. Нежностей по отношению к Марине никаких не проявила, сказала без улыбки.
— Здравствуй. Что это ты бледная такая?
— Да голова что-то болит. Целый же день в киоске сидела, без свежего воздуха.
— Я там картошки почистила. Сварить или пожарить? Тебя ждали.
— Как хочешь. Мне все равно.
Мать ушла на кухню, загремела кастрюлями, а Марина, сняв верхнюю одежду, пошла с дочкой в комнату, слушала и не слушала ее лепет о котятах, курочках, о соседском мальчишке, который зимой кидал им в окна снежки. А бабушка потом пошла с хворостиной, и мальчик убежал…
Марина кивала головой, делала вид, что ей все это очень интересно, даже вопросы задавала, чтото уточняла и переспрашивала, поощряла дочку рассказывать, а сама была далеко-далеко…
Потом они ужинали, смотрели телевизор и после выкаблучиваний розового Хрюши и туповатого Степашки Ксюша пошла спать.
— Хочу в цирк! — заявила она уже в кровати, обнимая мать. — Бабушка сказала, что у вас тут кошечки выступают и собачки. Она это на афише прочитала, когда мы с автовокзала ехали, поняла?
— У «вас»! — улыбнулась Марина. — Это твой город, маленькая, твой цирк. Ты тут, в городе, родилась, это твоя родина. Поживешь, пока вырастешь, у бабушки, а потом домой приедешь, тут будешь всегда жить. Поняла?
— Ага. Ну это я так, мамуленька, я просто отвыкла.
Марина поцеловала дочку, закрыла дверь в комнату, пошла к матери. Та сидела перед телевизором, рассказывали про какого-то Березовского, который одной ногой вроде бы жил в Израиле, а другой в России, про украденных в Чечне журналистов. Выступал и генерал Лебедь, но в гражданском пиджаке, ревел в микрофон: «Главное, мы прекратили войну. А парней этих найдем. Это я вам гарантирую!»
Мать выключила телевизор.
— Голова аж гудит, кажный про свое. Как живешь, Марина, расскажи. Давно уж не видались, зима прошла. Ты что-то редко стала ездить.
Я и говорю Ксюшке: поедем-ка мать твою проведаем. Жива она там, аи нет?
— Да что со мной сделается!.. Грипп был, я не поехала, думаю, Ксюшу еще заражу… Потом у нас сразу две продавщицы бюллетенили, шеф меня попросил, я по двенадцать часов в ларьке сидела, с утра до ночи. Придешь, бухнешься в постель, поспишь, да к восьми опять на работу. Так вот и зима прошла.