Изверги
Шрифт:
Он старался изо всех сил, поменять ход своих мыслей, думать о чём-нибудь другом, о чём-нибудь весёлом. Он всячески силился, но почему-то именно сейчас никак ему не удавалось совладать с собой. Почему-то в голову лезло только всё ужасное, неприятное и гадкое… Он, даже задался таким вопросом, а было ли вообще у него когда-нибудь чего-нибудь хорошего? Должно быть было… Непременно… Непременно!..
И тут его память начала старательно листать его страницы жизни в поисках чего-то яркого и доброго, но в голову залазило почему-то только заплутавшееся когда-то, а теперь вдруг отыскавшееся где-то в её отдалённых уголках как бы новое видение — видение его второй жены… И опять! жгучей болью полоснуло, будто лезвием по оголённому сердцу. Да не может же быть так, что ему дважды не повезло.
Почему первая жена умерла, а вторая бросила его в самый такой острый судьбоносный момент. После чего он не мог на протяжении долгого времени оправиться — и вновь начать жить. Жить как все, семьёй и любимой работой, которые он потерял и потерял как-то подсознательно, толкая себя к этому почти умышленно. Вроде как невидимая рука сурового рока вела его предопределённой дорогой. Он только сейчас вспомнил что даже эти риэлторы — жулики! — и то встретились-то ему по закономерной случайности. Повстречались-то так, что нельзя сказать — случайно. Да и вообще, многое происходило в его жизни так: чтобы дать ему понять и, в конце концов, объяснить, объяснить настолько внятно и явственно, что даже теперь никак этого в воспоминаниях своих Геннадий Николаевич не мог совершенно опровергнуть. Рука проведения ему казалось, даже и сейчас его вела, вела куда-то неотвратимо и настойчиво.
Тем временем троллейбус, наконец, докатился до нужной остановки. Именно так — докатился, потому что уж слишком незаметным оказался этот отрезок прошедшего времени, который он провёл в своих воспоминаниях. Только что — он вроде бы как зашёл в троллейбус — только что, вроде бы троллейбус тронулся, набрал скорость… и вот уже надо было выходить из него. Он вышел из троллейбуса и чисто по наитию, двинулся влево от остановки, минуя микрорынок и проходя между двух пятиэтажек «хрущёвок». Геннадий Николаевич с лёгкостью почувствовал, что идёт верным путём. Тут — так ничего и не изменилось. Кроме того что появилось множество всяких разношёрстных щитов, пёстрых транспарантов, вывесок, да и вообще все магазины, в общем-то, сильно преобразились в этой яркой рекламной мишуре — завлекающей клиентов. Товаров было великое множество, а вот людей у которых были деньги для приобретения их: раз, два… и обчёлся.
Пройдя мимо сидящих на лавочке у входа в подъезд двух тётушек, которые почему-то всегда по обыкновению своему, обязательно присутствуют здесь со своими беседами несмотря ни на какое время дня. Он вошёл в дом и, поднявшись на четвёртый этаж, тут же позвонил, как будто это проделывал лишь только ещё вчера. Прождав несколько секунд и не услышав никаких признаков жизни за дверью, которая, кстати, тоже совершенно с тех пор не изменилась, он позвонил снова, но уже более настойчиво и уверенно.
Неожиданно за его спиной загремел открывающийся замок, а потом тут же открылась и сама дверь позади него и оттуда выглянула пожилая женщина. Рачительно оглядев его с ног до головы, она вдруг с душевным участием спросила:
— Вы к Никите молодой человек?
Хоть и вопрос её, его немножко удивил (почему, мол, молодой человек?) он — всё равно поспешил ответить утвердительно:
— Да.
Женщина, сначала как-то странно помявшись все-таки, наконец, пролепетала:
— Простите, голубчик, а разве вы не знаете, что он уж как три года умер? Пил-пил бедняжка, а как Настасья-то ушла от него… так и… — она ещё чего-то хотела добавить, но он уже её не слушал. Он — как быстро пришёл, так же быстро теперь уходил, шагая порой через ступеньку. Выйдя на улицу где, по-прежнему не обращая наималейшего внимания на него, оживлённо болтая, сидели — ясное дело — всё те же тётушки Геннадий Николаевич прошёл с удручённым видом мимо них. Он расстроился, но не столько почему-то смертью старого приятеля, сколько напрасной тратой времени. Теперь он, с усилием
— Здорово, братан! — панибратски обратился к нему Геннадий Николаевич. Тот поначалу с сомнением посмотрел на него, даже несколько привстал вроде бы чего-то, опасаясь и ничего не сказал, а просто как бы ни совсем понимая чего от него хотят, уставился на Геннадия Николаевича по-своему как бы тоже в свою очередь, спрашивая — мол, тебе чего, мужик?
— Братан, ты выпить хочешь? — с заранее извиняющейся улыбкой спросил Ген-Ник и, не дождавшись ответа, добавил, — если у тебя, конечно, найдётся хоть чуть-чуть тоже денег, да и если ты знаешь какую-нибудь тут дешёвую точку… У меня у самого денег-то только на чекушку.
Тот ещё раз, но уже гораздо внимательней и придирчивей оглядел его, несколько этим успокоившись, и наконец, всё-таки чего-то там у себя в голове сообразив, протянул ему для рукопожатия руку и немного заикаясь, проговорил:
— В-вова…
Они пожали друг другу руки. Ген-Ник тоже представился и тот кивнул ему головой в сторону — типа того: чего, мол, трепаться пошли. И они пошли.
— Послушай, Вов, ты случайно не знал такого — тут Никита жил — кореш мой?
— Ч-чего ж не знать-то, к-конечно, знал… А что?
— Да я вот к нему ехал, а приехал… соседка его сказала, что помер он.
— Д-да; хороший м-мужик был… царствия ему небесного… — тут Вова перекрестился, — а я ведь х-хорошо его знал-то. Мы же ещё со школы д-дружили: с пиждюков… дрались пацанами, бывало… Он мне один раз так рожу р-расквасил! хе-хе-хе. Я п-полмесяца дорогу себе освещал ф-фонарём… Да п-потом ещё вместе в институте студ-дентили… Эх! вернуть бы времечко…
Тут, они подошли к двухэтажному дому «сталинского образца» и Вова, протянув ладонь пробурчал:
— Д-давай, чё там у тя есть?.. п-пришли… Вон там, у забора ж-жди…
Ген-Ник высыпал оставшуюся мелочь тому в его ладонь, а сам молча двинулся к указанному месту и там присел на лавочку. Это был небольшой дворик. Рядом с домом стояли чуть поодаль деревянные сараи — целая галерея и вот как раз это-то пространство между домом и ними и составляло тот дворик. Висело на верёвке постиранное постельное бельё. Бегала одинокая рыжая дворняжка; на высоком заборе дремала чёрная кошка, а так же двое мальчуганов шести-семи лет сосредоточенно с чем-то ковырялись у другого подъезда. Дворняга, сильно была обеспокоена присутствием кошки на заборе. Она всячески пыталась привлечь к себе её внимание и тявкала на неё и подпрыгивала с разбегу на забор, опираясь на него передними лапами. В общем, чего только она ни делала, но та — упорно её игнорировала. Собачке, было видимо ужасно обидно. Она, даже поскуливая, подбегала к ногам Ген-Ника и как бы, то ли жалуясь ему, а то ли может просто просила его — как-нибудь посодействовать ей. Такой спокойный обычный дворик, как и всякие другие подобные этому.
Наконец появился Вова с синим пакетом в руках. Он как-то слегка озабоченный вышел из подъезда. Но кроме этой еле уловимой озабоченности ещё в нём проскользнула, кстати, хоть и гораздо менее выражено, но явная что ли какая-то торжественность или даже гордость за что-то… Что видимо известно было только ему одному. Ген-Ник и увидел-то сразу эту озабоченность лишь потому, что ожидал почему-то, скорее всего снова какого-нибудь очередного подвоха от судьбы, нежели положительного проистечения текущих событий. Так или иначе, но тот теперь уже с самым обычным выражением радости на лице подбежал к нему и сообщил: