К-1. Точка невозврата

Гурьев Александр

То, что я начал постигать науку обслуживания электрооборудования, а не управление ядерными реакторами, не по своему желанию, оказалось совсем недраматичным. Напротив, из меня готовили специалиста, востребованного не только на АПЛ, но и начиная от самого захудалого колхоза до крупнейшего предприятия или АЭС. Такого профиля специалистов в СССР готовили единицы гражданских ВУЗов. Где может приложить себя акустик, торпедист, ракетчик, вычислитель и т.д. или тот же управленец вне АПЛ? Нигде или только на АЭС. Кроме того, эта наука трудная, но интересная. Условия для учёбы идеальны, было бы желание. А если желания особого не наблюдается, то на первый раз ты будешь лишён увольнения в город. Если и дальше оно не появится, пойдёшь на корабли. На всю жизнь запомнился случай стимулирования курсантам этого самого желания.

На первом практическом занятии по электротехнике мы ожидали в классе преподавателя капитана 2 ранга Корниенко, который читал

нам и лекции. После прибытия его в класс и получения доклада от дежурного по классу, он не дал команду дежурному: «вольно, сесть», а скомандовал классу: «правую ногу на носок, приподнять штанину». Пройдя по рядам он переписал всех, у кого были цветные носки, а мой сосед по столу Саня Барсуков вообще был без. Поэтому он записал и меня, как командира отделения. После команды «вольно, сесть» я первым был вызван к доске, где получил задание определить направление тока в кольце, находящегося в увеличивающемся по величине магнитном поле. Закон Джоуля Ленца я знал со школы, нарисовал стрелку, объяснил, почему так и был посажен на место. Остальные цветастые за разные каверзные вопросы из школьной программы по физике получили по удавчику. На следующих занятиях они по очереди без особого приглашения обязаны были выходить к доске для опроса. На экзаменах по электротехнике прибывший курсант допускался к выбору экзаменационного билета только после того, как сформулирует все законы электротехники и решит задачу. Время самоподготовки для всех с ужина до отбоя по классам. В дни, когда нет увольнения в город. Курсанты, отчисленные за неуспеваемость, в приборостроительном институте становились круглыми отличниками.

Попасть в число академиков можно было не только за плохое знание предметов, но и за слабую физическую подготовку. С моей дистрофией перекладина и брусья меня пугали и унижали. Поэтому, когда я увидел объявление о записи желающих в секцию бокса, я долго не думал. Всё свободное от занятий время я проводил в спортзале, который открыт всегда. Были набраны положенные 70 кг., стали не страшны перекладина и брусья, пятикилометровую трассу кросса преодолевал в числе первых трёх-пяти человек. Кроме этого я приобрёл способность не закрывать глаза, когда перед моим лицом чем-то махали. Были успехи и в боксе. Был призёром г. Севастополя, один год чемпионом училища в 1 среднем весе. Меня вообще не интересовало увольнение в город. Как известно, для моряков два города-тюрьмы, это Кронштадт и Севастополь. Гулять с приложенной рукой к головному убору, отдавая честь (не в прямом смысле) всем старшим и младшим, малоприятно.

Симфонический оркестр по ЮБК в течении года исполнил для нас почти весь свой репертуар. Посещение этих концертов было мероприятием обязательным. Галдёж в зале затихал при первых же звуках оркестра. Ты, выключающий радиоприёмник при первых звуках симфонического оркестра, вдруг после какофонии, в выстроенном ряде множества звуков, обнаруживаешь звук того инструмента, который тебе ближе в этот самый момент, или который тебе что-то напоминает или нацеливает. И когда этот звук замолкает, ждёшь его появления, чтобы он ещё и ещё затронул чувства. Все остальные инструменты создают как бы общий фон, а этот звук о чем-то личном, куда ты никого не пускаешь. Ведь мы уже начали черстветь в этом самом длинном 515 метровом здании в Европе, напоминающем сверху парящего орла. Последний концерт был по заявкам курсантов. Когда они исполнили танец с саблями, это было что-то. Эстрада отдыхает.

Сразу после курса молодого бойца и приведения нас к Присяге, ещё не начав обучение, мы всем курсом были отправлены на крейсер «Куйбышев», судьба которого видимо уже была решена. Ему запрещено было стрелять из орудий главного калибра, опасаясь, что он может от выстрела развалиться. Мы все были расписаны по боевым постам в качестве дублёров. В течении месячного пребывания на нём мы должны были оморячиться. Был запланирован выход в море, наверное, последний в его жизни, и он вышел в море на 10 суток, где десантными кораблями нас выбрасывали на берег для массовых съёмок художественного фильма «Гибель эскадры». Крейсер серьёзен и красив на рейде, и когда на него смотришь с берега. Совсем по-другому воспринимается вся эта красота, когда ты внутри. Это не белый теплоход, с которого пассажиры любуются панорамой местности, держась за леера или развалившись в шезлонге с бокалом в руке. На крейсере все начинается с сигнала «Боевая тревога» и команды «По местам стоять, с бочек сниматься». Корабль готовится к бою, все разбегаются по боевым постам, задраиваются все иллюминаторы и водонепроницаемые переборки, прекращается всякое передвижение внутри. И когда ты услышишь команду «От мест по боевой тревоге отойти, разрешён выход на верхнюю палубу (если позволяет волнение моря)» и ты окажешься на ней, то кроме волн ты ничего не увидишь до момента, когда крейсер встанет на бочки.

Осеннее море продемонстрировало нам, что значит для него эта двухсотметровая железка. Подняв нос до верхней точки, насколько хватает силы, оно вдруг отпускает, какое-то мгновение нос неподвижен. И вот он пошёл вниз, стараясь приблизиться к ускорению свободного падения, приводя всех, кто находится внутри, в состояние

невесомости. Вот он начал зарываться в волны, задрожал, ударился о воду, начиная гасить свою инерцию. Все внутренности уже здесь, недалеко, уже выступил на лбу пот, уже пора остановиться, а нос всё движется и движется и вот, наконец, замирает и начинается движение вверх. Слышно, как кто-то уже блеванул. Всё вокруг тебя становится безразличным, ты уже не живёшь, а существуешь. Одно желание, не опозориться, а раскачивание продолжается, и никуда от него не спрячешься. И только когда море прекращает свои испытания, к тебе возвращается жизнь. Пройдёт время, и снова захочется испытать себя на этих качелях. Интересно, а что было бы с тобой, если бы ты в это время оказался не на крейсере, а на ПЛ? Ведь она круглая, как огурец, какая на ней качка, и почему она не крутится вокруг своей оси? Странный народ моряки. Здесь, на крейсере я впервые увидел слёзы моряка, которого я дублировал в шпилевом отделении, и который не замечал и не стыдился их в порыве откровения постороннему человеку. За 4 года службы он видел Севастополь один раз при первом увольнении. За опоздание на катер он был лишён увольнения до конца службы и видел город исключительно с рейда, с верхней палубы крейсера.

После 1 курса мы стажировались в отряде тральщиков, базирующихся в Стрелецкой бухте Севастополя. Пять катеров, три из которых с корпусом из дерева, и два обычных рабочих катера, на которых установлены буксируемые телекамеры «Ленинград-2» составляли звено малых тральщиков. Командиры тральщиков мичманы, команда 7 человек. На флагманском РК находится командир звена капитан- лейтенант Щербина. Вот на этот флагманский РК и попали мы с Вовкой Капитановым стажироваться. У них мореходность ограничена тремя баллами. Там качка быстрая с меньшей амплитудой, но каждую волну надо перепрыгнуть. Те, кто выдержал качку на крейсере, могут не выдержать эту. А вообще людей, не подверженных морской болезни, нет, только проявляется она по-разному. Одних выворачивает наизнанку, опустошая желудок. Другие наоборот могут до бесконечности бросать в рот всё, что жуётся и пьётся. У третьих закрываются глаза, хоть спички вставляй.

Мы, по два курсанта на катер, только успели зайти на эти катера, как всё звено отдало чалки и взяло курс на Евпаторию, где на рейде всплыли мина времён Великой Отечественной войны. Нужно было проверить, нет ли там ещё таких сюрпризов. На этих катерах по штату нет коков, и пищу готовят моряки по очереди в течении недели. Поскольку к ним прибыло два лишних рта, они подвинулись в очереди, пропустив нас вперёд. А я вообще оказался первым. Но я никогда не готовил и был обречён уничтожать приготовленную мной пищу на 10 человек единолично в течении недели, если она окажется несъедобной. Помог Вовка. Он согласился заниматься готовкой и за меня, но за это я должен был две недели гарсонить, чистить овощи и мыть посуду. Моряки были на бачке, принимали пищу за одним столом, во главе которого восседал мичман с голым торсом, показывая всем четырёхтрубный крейсер, выколотый на груди. Гарсонить я должен был только командиру.

Моряки меня предупредили, чтобы не разозлить его, нужно первого и второго нести ему немного, ну ложки две, три. Я посчитал это подвохом типа, сходи на клотик, принеси мешок пара. На всякий случай неполный паломник первого в тарелку, ложку с вилкой и вперёд. Стучу в дверь каюты, слышу, «входите». Вхожу, «Вам первое», ставлю на стол тарелку. «А что, тебя не предупредили, что мне нужно две, три ложки? Я что лошадь»? Выхожу из каюты, поднимаюсь наверх, вот ёлки, надо было спросить, сколько второго нести. Кладу в тарелку две ложки, беру стакан с чаем, наверное, уже съел эти две ложки первого, сидит, ждёт. Тороплюсь, спускаюсь, стучу, получаю добро, захожу , ставлю на стол, что принёс, выхожу. Кажется, угадал. Поднимаюсь на палубу, слышу, «Гарсона к командиру». Спускаюсь, стучу, захожу, докладываю, смотрю на него, что дальше. Он размешивает чай, смотрит на меня. «Что, не видишь, чем я занимаюсь? Чай размешиваете». О, боже, он чай пальцем размешивает, ложечку я ему не принёс.

Евпатория, это песок, пустыня, невыносимо палящее июльское полуденное солнце и мелководное море с водой, как парное молоко. В 4 утра мы уже должны быть на рейде, галс за галсом осматривая дно. Два катера буксировали телекамеры, продвигаясь вдоль установленных вешек, а моряки трёх катеров руками выбирали якоря вешек и бросали в воду с другого борта. К этой вешке подходил другой катер и моряки делали с ней то же, что на первом катере. Третий катер делал то, что второй, оставляя после себя уже новую цепочку вешек. Форма одежды плавки и чехол от бескозырки. Руки моряков. хотя работали в варежках, покрылись мозолями и волдырями, о цвете тела трудно найти сравнение. К обеду мы были уже у причала среди кишащих в воде отдыхающих. После обеда все отсыпались, забившись внутрь катеров и прячась от солнца. И только когда спадал зной, появлялись на палубе в тельниках и с гитарой. На стенке собиралось много желающих посмотреть на это чудо, прибывших из Севастополя военных моряков. Командир принял решение сходить в Севастополь, установить на катерах спаренные пулемёты, оставленные там, чтобы хоть как-то быть похожими на военных, но катера часов через 5 вернулись обратно, т.к. море стало горбатиться.