К чему снится кровь (Иллюзии красного)

Солнцева Наталья

Заметив очередной боковой коридор, он подошел к ведущему в него отверстию и тут только понял по-настоящему, что такое полное отсутствие света. Уже через пару шагов он совершенно потерял чувство направления и тыкался то туда, то сюда, вынужденный находить дорогу на ощупь, двигаясь вдоль стены. Шершавая и местами склизкая поверхность вызывала отвращение. Гладиатор оглянулся назад и увидел слабо светящееся отверстие выхода в главный коридор, по которому он шел. Может быть, там впереди есть выход наверх и именно оттуда падает свет? Не очень правдоподобное предположение, но никакое другое не приходило в голову.

Сервий был храбр, но не безрассуден. Он любил и умел рисковать, но только тогда, когда это

имело смысл или могло доставить ему удовольствие. Здесь же ни того, ни другого не прослеживалось. Поэтому он вернулся обратно, в слабо освещенный коридор и, постояв некоторое время в раздумье, двинулся вперед. Чаще всего в своей суровой и полной опасностей жизни, он делал именно такой выбор – вперед. Что бы там ни было, а пройденный путь повторять не хотелось. Пусть он остается за спиной, со всеми своими радостями и огорчениями. Новые радости нельзя найти на старых дорогах…

Скоро гладиатор почувствовал какое-то движение воздуха, словно потянуло слабым сквознячком, и прибавил шагу. Оступившись, он с трудом удержался на ногах и наклонился, чтобы рассмотреть, нет ли впереди ямы. Провалиться еще раз ему совсем не хотелось. Выработки были старые, и он знал, что коридоры могли тянуться один над другим, в два яруса. Пытаясь разглядеть в неясном свете, на что он наткнулся, Сервий присел на корточки… Перед ним, на пыльной, усыпанной мелкими камешками поверхности лежал человеческий череп. Гладиатор не испытывал суеверного страха перед мертвыми, – только легкую брезгливость к истлевшим останкам. Он протянул руку и нащупал кости позвоночника и плеч, пальцы зацепили что-то, раздался неприятный сухой хруст… Сервий поднес к глазам руку – он держал красиво выкованную толстую золотую шейную цепочку, какие любили носить под одеждой знатные патриции. Гладиатор и сам носил почти такую же. Он не был знатен, но он был весьма богат, к тому же еще и любим прекрасной женщиной, подарившей ему это украшение. Золотая витая цепочка была первым подарком Терции, и он под страхом смерти не согласился бы расстаться с ней.

В их первую ночь любви, которую она пожелала провести в атриуме его виллы, когда в отверстие потолка, выложенного розовой мозаикой, смотрело яркое голубое око луны, заливая призрачным светом ложе, и колебания воды в бассейне создавали мерцающую игру света и тени на стенах… когда он забыл обо всем, кроме запаха ее черных вьющихся волос и хрипловатого голоса, которым она говорила удивительные слова, переворачивающие его сердце… именно тогда она заметила его талисман.

– Постой, – Терция приподнялась и взяла в руку золотую пластинку с изображением квадрата с кругом и треугольником внутри, – мне кажется, я уже где-то видела такой знак. Откуда у тебя такое странное украшение?

Сервий долго молчал. Он никогда никому не рассказывал историю своей жизни… Собственно, и истории-то никакой не было. Родителей он не помнил. Из впечатлений детства осталось только высокое и безграничное, далекое ночное небо, словно перевернутая над ним чаша, в магической пустоте которой висели туманно светящиеся, влекущие к себе звезды… Под этим небом и нашел его старый воин, который вырастил и воспитал мальчика как мог, как позволяли условия походной жизни, где недолгий отдых сменялся жестокими сражениями, а сражения отдыхом. Оружие заменило игрушки маленькому Сервию, твердая земля – постель, открытое небо – крышу над головой, а глубокомысленные рассуждения о жизни ветерана неисчислимых битв – колыбельные песни, которые должна была бы петь ему мать. Кто она была? Иногда, в своих снах, он видел ее печальное лицо… Одно он знал точно – родители его не были невежественными простолюдинами, и не могли его бросить просто так. Скорее всего, они погибли.

Когда Сервий из маленького мальчика превратился в отважного и умелого юношу, который участвовал в самых жестоких схватках, выходил из них невредимым, пользовался доверием и любовью покрытых шрамами ветеранов и вызывал своей

ловкостью и силой зависть у молодых легионеров, старик показал ему золотую пластинку на шнурке.

– Это твое. Когда я ездил разведывать путь, моя лошадь чуть не наступила на маленький копошащийся в траве сверток. Я спешился, подошел и развернул дорогую, красивую ткань. Внутри свертка оказался младенец – крепкий, здоровый мальчик. К его ручке был привязан этот самый амулет. Я хранил его долгие годы. Думаю, он означает что-то важное, раз твои родители пожелали, чтобы он был с тобой. Теперь, когда ты вырос достойным мужчиной, способным постоять за себя, я могу быть спокоен. Никогда не расставайся с этой единственной вещью, которая связывает тебя с твоим прошлым… Иногда прошлое скрывает в себе тайну будущего. Береги амулет. Придет время, когда он скажет свое слово.

Терция слушала, затаив дыхание. Она была необычной женщиной – любила разговаривать, обсуждать самые разные вещи, которые волновали ее. Часто ее вопросы заставали Сервия врасплох, и он не сразу мог что-то ответить. Она требовала, чтобы он думал и отвечал искренне, а не просто отмахивался от нее ничего не значащими фразами.

В самый разгар ласк, когда он уже с трудом контролировал себя, Терция могла спросить что-то вроде:

– А ты мог бы проиграть завтрашний бой, если бы я тебя об этом попросила?

Он просто приходил в замешательство от этих ее вопросов.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Я не шучу, я правда хочу знать. Скажи мне! – Она отстранялась, не позволяя ему целовать себя, и становилась очень серьезной.

– Ты же не хочешь, чтобы меня убили?

– О, Сервий, я хочу услышать не это. Ответь, прошу тебя.

О Боги, что за упрямство! Ему было нелегко сохранять самообладание. Что же ответить? Самое удивительное, что он чувствовал… если он солжет, Терция поймет это. Каким-то непостижимым образом она читала его истинные мысли. Попытки скрыть их, или ввести ее в заблуждение ни разу не привели ни к чему хорошему. Она замыкалась в себе, и ему приходилось бесконечно долго и трудно вымаливать прощение и вновь добиваться ее благосклонности.

Десятки раз он спрашивал себя, зачем ему такие сложные, мучительные отношения, когда вокруг полно других женщин, доступных, веселых, которым не нужно ничего, кроме плотских утех, вкусной еды и вина? А если еще и подарить им пару золотых монет, то восторженной благодарности не будет предела. Много раз он пытался вырваться из своего плена, проводя время с легкомысленными ветреницами, которые дарили ему минутное наслаждение, тут же сменяющееся тягостным чувством опустошенности и невыразимой скуки. Он снова начинал думать о Терции, о том, как она морщит лоб, размышляя о самых неожиданных и на первый взгляд нелепых вещах, о ее смехе или шепоте, о ее задумчивых глазах, глядящих на мир с изумлением и жаждой каких-то неведомых открытий… Она снилась ему жаркими ночами, и, просыпаясь утром, измученный тоской по ней, Сервий отправлялся бродить по морскому побережью или неистово предавался физическим упражнениям, доводя себя до грани возможного.

Гладиаторский бой – только это еще могло дать забвение, на короткий промежуток схватки, где кровь и железо сливались в страстном экстазе…. Но постепенно Терция незаметно и тихо заполнила собой его сердце, так, что даже в минуты крайней усталости или в отрешенности боя она как бы все время была внутри него, тревожа и возбуждая…

– Сервий! – Она оперлась на руку, глядя на него жаждущими и затуманенными глазами. Он слишком хорошо понимал ее, чтобы заблуждаться насчет ее желаний. Она хотела не ласк. Она ждала ответа. – Так что? Ты проиграл бы бой по моей просьбе?