К себе возвращаюсь издалека...

Ганина Майя Анатольевна

Добросовестно решив выпытать у Медведева секреты мастерства, в один из понедельников я тихо встала возле инструментального шкафчика Малышева, чтобы отсюда, не смущая Медведева, наблюдать за его работой.

Медведев в светлой рубахе с закатанными рукавами вразвалочку ходил возле станка, выговаривая что-то подручному, потом вдруг ушел. Был он человеком еще не старым, возле сорока, и кудри буйно вились, но рано располневшим, огрузневшим как-то. Минут через двадцать пять он вернулся, но работа у него явно не клеилась, он снова ушел. С установкой и центровкой детали возился подручный. Наконец Медведев пришел, пустил станок, забрался на железный столик и просидел до обеда, сосредоточенно помахивая крючком для уборки стружки. После обеда он ушел совсем. Я спросила подручного, куда подевался главный, тот, криво усмехнувшись, объяснил,

что шеф взял отгул за переработку. И неожиданно сообщил, что он вот увольняется «по собственному желанию», завтра — последний день. Надоело…

— Понедельник, — сказал мне Малышев. — Голова болит у Медведя.

На следующий день Медведев не работал: встречал мать, как мне объяснил начальник участка. Подручный ходил с обходным листком. В среду Медведев работал, в четверг снова исчез с середины дня, в пятницу мне сказали, что он не работает, потому что выходит в ночь: надо. В следующий понедельник Медведев должен был выйти с четырех часов, но не вышел. «В ночь, наверное, выйдет», — разведя руками, неуверенно сказал мне старший мастер Федоров. До ночи я, естественно, ждать Медведева не стала.

Перед отъездом я попросила Федорова показать мне табель Медведева, где должно быть точно отмечено, сколько часов он работал, сколько гулял, сколько увольнялся. Раскрыв табель, я глазам своим не поверила: там стояли сплошные восьмерки!.. Ни временная нетрудоспособность в понедельник, ни встреча матери, ни прочие передислокации известного карусельщика в табеле своего отражения не нашли, хотя должны были бы найти…

— Да мы зависим от него, как вы не понимаете! — сорвался старший мастер. — Обидь — уйдет! С радостью на любом заводе такой квалификации рабочего возьмут, еще больше платить посулят!.. А не уйдет, так попросишь другой раз поработать, когда «надо», — мастер чиркнул себя ладонью по горлу. — Он и скажет: ты мне тогда сделал? Ну и я тебе так. Ясно?..

Ясно. А подручный уволился. Совсем уволился с завода.

— …Вы понимаете, какая беда?.. Тут еще непочатый край работы. Емельянов расточник — лучший был на заводе… Карусельщик Чистяков, карусельщик Медведев… Бесцельное болтание в рабочее время тоже проходит безнаказанно. На одном этом факторе десять — пятнадцать процентов повышения производительности труда, ни копейки не вкладывая, только наша дисциплина… За пять месяцев девяносто три человеко-дня увольнительных по ходатайствам начальников участков. У одного мать заболела, другой загулял, а программу надо делать. Задолго до конца смены идут к проходной — и охрана пропускает…

Это из выступления начальника цеха Круглова на общецеховом собрании.

— …Нет, я на работу выпимши ни разу не приходил, — отвечает на мой вопрос Василий Кузьмич. — Э, вру, было… Один раз от тещи приехал со дня рождения во вторую смену, глаза застило: ничего не вижу. Отпросился… Больше не было. Э-эй, Толя, Толя!.. Рано это еще!

Толя стоит у станины, копируя позу Василия Кузьмича: навалившись телом на правую ногу. Стол дошел до упора, и Толя коленом попытался переключить рычаг. Василий Кузьмич подходит, меряет шаблоном паз, переключает сам подачу, снова отходит к столику, садится. Кругом грохот и лязг металла, а Василий Кузьмич, не повышая голоса, рассказывает мне, как он во время войны в конвое торгового флота два раза обогнул шарик. Я киваю, хотя и плохо слышу: не привыкла еще свободно различать человеческий голос в лязге металла. Кузьмич очень оживляется, вспоминая о тех лихих днях: сейчас бы там побывать, где был когда-то!..

В пролете останавливаются трое солдат в новеньких кителях. Это музыканты из подшефной части, дававшие концерт на площадке перед цехом во время обеденного перерыва, а теперь зашедшие познакомиться с производством. На лицах у солдат любопытство и испуг, точно у школьников, ставящих рискованный опыт, однако точно знающих, что никогда в жизни таким неприятным делом им заниматься уже не придется.

Над их головами звенят тревожно колокола кранов, проезжают, тяжело раскачиваясь в синем от дымка горелой стружки воздухе цилиндры и коробки паровых турбин — непропорциональное, не радующее глаз угрожающе-многотонное литье. Кое-где фонари в крыше вымыты, в этих пролетах светло, в других и днем горит электрический свет. Возле станков топорщится копешками стружка: единственный на весь пролет уборщик не успевает убирать. Пролеты загромождены готовыми деталями и заготовками: в

цеху нет склада достаточных размеров. Металлический грохот, скрежет, колокола электрокар — крысой, попавшей в скобяную мастерскую, чувствует себя такой позавчерашний школьник, вошедший впервые в цех… Захочется ему тут работать?.. Есть места почище и поспокойней…

А как воспринимает цех Толя Прокофьев? Да никак, просто работает, во всем подражая пока Василию Кузьмичу. Ему надо работать, надо зарабатывать, кормить его некому, самому надо матери помогать, та тяжело больна. Потому он смотрит на весь этот шум и движение уже изнутри, а не сбоку.

Я тоже смотрю на все это изнутри, чувствую цех, как большое существо, живущее своей волей, подчиняющее, собирающее всех, кто действует в нем. Существо живет давно и будет жить всегда — это мы приходим и уходим. Нам бы следовало постигнуть, проникнуть разумом в его внутреннее, чтобы не мешать ему двигаться по своим неодолимым, единственно возможным законам. Я люблю это живое существо, меня научил любить его мой отец, рассказывавший о нем вечера напролет, часто бравший меня, маленькую, с собой, я и читать училась по трем огромным красным буквам АМО. Как жаль, что теперь не в моде учить детей любить то, что делают родители…

— К нам бы сюда этих молодцов, — говорит Василий Кузьмич, кивнув на солдат. — Знаете, как у нас рабочих не хватает!.. Хоть бы кем пошли: токарями или стропальщиками. Токарь — вымирающая профессия…

3

На общезаводской экономической конференции начальник производства Долинский произнес слова, меня, в общем, обрадовавшие. Он сказал, что на многих заводах уже существуют в конструкторских бюро так называемые перспективные группы. Задача этих групп разрабатывать и предлагать заказчику новые, более экономичные конструкции, следить, чтобы продукция предприятия держалась все время на уровне мировых стандартов. Если раньше заказчик мог довольствоваться тем, что ему предлагали, тем, что ему распределяли сверху, то теперь он хочет выбирать, хочет платить деньги за то, что более экономично, более надежно в эксплуатации. Явление отрадное, так как предполагает здоровую конкуренцию между фирмами, производящими одинаковые изделия. А конкуренция подразумевает отсутствие умственного застоя.

На ЛМЗ, говорил Долинский, сейчас такой перспективной группы нет, а создать ее необходимо, потому что теперь, когда предприятия научились считать, может статься, настанет время, что турбины, выпускаемые заводом, перестанут находить сбыт. А ведь с внедрением новой экономической реформы заводу мало просто выполнить план, надо еще продать изделие заказчику и получить деньги на расчетный счет. Наиболее освоены сейчас на заводе гидравлические и паровые турбины, а наиболее перспективными на сегодняшний день являются турбины газовые. Крупные гидравлические турбины в будущем вряд ли будут находить сбыт: установка их связана с затоплением больших участков плодородных земель, с нарушением водного режима рек и так далее, конструкции газовых турбин пока еще недостаточно разработаны, то, что завод может предложить, не в высокой степени удовлетворяет заказчика. Он говорил о необходимости высвободить в конструкторских бюро такую группу, которая имела бы возможность заглядывать в завтрашний день, предлагать заказчику новые остроумные решения. Сейчас же большая часть конструкторов в бюро занята повседневной текучкой, дергается на доделки, на исправление дефектов литья и прочие мелочи.

Главный инженер завода Чернышов рассказывал мне, что несколько лет назад он был в Америке на заводе, который по типу как бы повторяет ЛМЗ. Однако конструкторское бюро там вполовину меньше, следовательно, отдача каждого конструктора в два раза выше. Безусловно, дело в принципе оплаты конструкторов. На ЛМЗ, по словам Чернышова, в общем, царствует уравниловка. Ставка техника семьдесят пять рублей, но, поскольку ясно, что за эти деньги никакой конструктор работать не будет, то технику-конструктору платят сто двадцать рублей и инженеру-конструктору тоже платят сто двадцать рублей. Кроме того, одну и ту же зарплату платят тому, кто, что греха таить, большую часть дня перебирает бумажки, размышляя о вещах, с производством турбин не связанных, и тому, кто работает поистине в поте лица. Так какой же стимул, кроме профессиональной совести, у этого последнего прикладывать усилия к тому, чтобы лицо его потело?..