К строевой - годен!
Шрифт:
Стойлохряков не стал спорить. А мог бы. Или солдат крепкий, а тогда он и пьет, и бревно тащит, или он не тащит и не пьет.
Подполковник наклонился и легко поднял на руки Валетова.
– Вот и проверим, на ходу ли у вас техника. Давайте, ложите его на заднее сиденье вон того «уазика».
Комбат хоть и был пьян, но машину узнал. С нее Евздрихин снимал двигатель. Шансов сдвинуться с места на ней немного. Хоть бы завелся. Все прапорюге прощу.
На удивление, двигатель ожил легко. Генерал даже нижнюю губу выпятил.
– А ну-ка,
Веретенко уперся взглядом в дорогу, навалившись грудью на баранку. Красные глаза его видели впереди себя метров на десять, дальше туман. Машину бросало из стороны в сторону по недавно уложенным бетонным плитам. Им и надо-то доехать до будки, где Стержнев, Белобородов, тот же Мудрецкий.
Комбат чувствовал себя расплывающимся на сковородке салом. Сотни ниточек, связывающих человека в одно целое, плавились, окружающая действительность не воспринималась, грани растекались. Сознание попыталось вырваться из черепной коробки, дернулось, но вернулось на место.
Даже пьяный подполковник не одернул генерала, а тот продолжал сражаться с прямой трассой. Все закончилось в десяти метрах от караулки. «УАЗ» под руководством генерала попытался выказать свое неуважение боевой разведывательно-дозорной машине.
Комбат башкой прошиб стекло и вывалился на капот. Веретенко воткнулся в руль и затих, двигатель захрюкал, раздался скрежет, и только теперь колеса остановились.
К машине бросились все, кто наблюдал возвращение высокого начальства.
Генерал открыл заплывшие узкие глаза еще до того, как его вынули из «уазика». Он отбросил руку зампотеха Стержнева и самостоятельно выбрался, обошел машину и стал с невозмутимым видом наблюдать, как вытаскивают комбата с кровившей физиономией.
– Пить не умеет, – Веретенко глубоко вздохнул, проверяя, целы ли ребра. – Приведите его в чувство, и едем в баню. Потом ужинать, в столовую.
Мудрецкий мельком оценил повреждения. Теперь на этой машине никто никогда никуда не поедет. Ее спишут, и история с двигателем будет забыта. И стоило ли ему так стараться. Так все подстраивать.
Задняя дверца «уазика» открылась. На полу машины на четвереньках стоял Фрол.
– Вы, шакалы! – крикнул он заплетающимся языком. Офицеры, несущие к кунгу подполковника, повернулись и замерли.
И тут Валетов блеванул. Закончив только после седьмого «э-э-э», он сплюнул, утер белым полотенцем рот и продолжил:
– Пидорасы сраные! Мудилы!
Все вытаращились на генерала. А он никак не реагировал и продолжал наблюдать за рядовым. Мудрецкий отпустил ногу подполковника, ему досталась левая, и побежал к Валетову.
Схватив рядового за плечи, он выволок его из машины и, подтащив к пожарной бочке с водой, чья поверхность никогда не очищалась от затушенных бычков, окунул его в нее вниз башкой. Подержав немного страдальца под водой, Юра дал пьяному солдату глотнуть кислорода.
– Совсем сдурел?!
Фрол обмяк, дернулся и, доковыляв до скамейки в курилке, плюхнулся на нее.
– Пидрилы! Очередного звания не дали!
Глава 12
«ЦАРСКАЯ» ОХОТА
«Его высокоблагородие» старший сержант Агапов сидел на своей, вот уж почти два года как своей, койке и оценивал аромат нового крема для бритья. Одна только надпись «For men» вызывала в нем целую симфонию чувств. Без базара он считал себя мэном, и, судя по всему, это сделано специально для него, а мэн он крутой и все ва-а-аще ништяк.
Выдавив из флакона немного себе на руку, он втянул носом аромат.
Стоящие полукругом трое любопытных светящимися глазами смотрели на флакон. Пена прикольно шипела, когда на крышку сверху нажимаешь. Шипит еле слышно и лезет. Е-мое, где такое еще увидишь. Ну, цирк просто.
– Баба Варя! – крикнул дембель.
Бабочкин немедленно явился.
– Чего?
Агапов задумался. Перед глазами встал эпизод, когда этот маленький солдатик одним точным ударом ножа умертвил дергающегося в агонии скакуна.
– Ничего, иди отсюда.
Пытаясь скрыть волну нахлынувшего на него страха, он размазал крем по морде сидящего напротив с открытым ртом Заботина.
Кое-кто заржал.
Забота двинулся в умывальник и налетел на Мудрецкого.
– Что с лицом? – не разобрал лейтенант.
– Он бриться пошел, – сообщил за солдата Агапов.
Мудрецкий ничего на это не сказал и сел на табурет.
– Сегодня идем по столовой. Агапов старший.
Сержант недовольно забасил:
– А сколько можно на мне ездить?
Мудрецкий передразнил его в тон:
– А домой хочется пораньше?
Дембель заткнулся.
– Сегодня на ужин придет генерал вместе с остальными. Что сварим, то и будет лопать, может быть.
Агапов поднялся.
– Поставленную задачу выполним. Набьем генеральское пузо кирзухой до клизмы.
– Какая кирза? – Кикимор высунул из-под одеяла нос. – Дурак, картофан ты будешь чистить. Белый хлеб резать. Котлетки вертеть. Вешаться будете.
– Что ж не придумали до сих пор машину какую, чтобы картоху чистила?
– Почему же, придумали, и ты представляешь ее последнюю разработку.
Фрол показал с верхней полки пьяную моську.
– Я пойду!
Лейтенант гаркнул:
– Валетов, отбой!
Койка скрипнула пружинками и больше не подавала признаков жизни.
Мудрецкий не считал себя генетически предрасположенным ни к революциям, ни к терроризму. Он большую часть своей жизни провел за письменным столом. То школа, то домашние задания, то кафедра микробиологии. Ну, вот плаванием занимался несколько лет, и все. Никаких там кружков. Никаких собраний. То, что он собирался сделать сегодня вечером, могло резко поменять его судьбу. Но он видел, что солдат в части явно недокармливают. Генерал уедет. Праздник закончится, все станет по-прежнему.