К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Шрифт:
– Ких... ки-их... ких...
– это Балан, будто двери заскрипели протяжно.
– Хе-хе...
– покладисто выдавил из себя Кузьма Дмитриевич. "Блаженны миротворцы, ибо сынами божьими нарекутся..." Значца, так нарекутся.
Тадей будто про себя:
– "Не мир принес я вам, а меч..."
Степан прищурился:
– Поднявший на нас меч - от меча и погибнет!
– "Ой, на горi та й женцi жну-у-уть!.." - сильным контральто завела София и закачалась из стороны в сторону.
И вся родня взревела, как бы соперничая, кто кого перекричит:
А под
Оврагом-долиной
Казаки иду-у-ут!..
Даже Тимко, побагровев от натуги и зажмурив глаза, присоединился со своим дурным баритоном - у-у-у-у!
Степан почувствовал себя одураченным и побитым. Ему сейчас даже не выругаться и не уйти домой. Поэтому и сам вынужден был включиться в песню.
София взяла мужа под руку и положила голову ему на плечо.
...Ой мне,
Ой мне женка не годится...
злорадно подхватил Степан. София толкнула его локтем в бок. А когда закончили про табак и трубку, что понадобятся казаку в дороге, Степан завел свою:
Ой, наплывала да черная туча,
Стал дождь накрапать.
Ой, собралась бедная голота
Да в корчму гулять...
И с особенным значением, поднимая голос до самой высшей ноты, тешился:
Ой, взяли дуку* за чуб, за руку,
Третий в шею бьет.
Ой, не ходи, дука, рябая гадюка,
Где голота пьет!
_______________
* Д у к а - богач (укр.).
Скрипел Тадей болезненно, мучился:
– Вы б еще, сватушка... и про комнезамов... чтоб не обидно было... которые хазяи...
– Споем еще... споем!..
И нашла на Степана внезапная тоска по оружию. Чтоб боялись его - и скрипучий Балан, и вкрадчиво-тихий Данько Титаренко. Чтоб смекнули, что значит клинок в его руке. Они еще не видели, как его винтовка стреляла на фронте. Для них он, Степан, только муж Софии, которого можно укротить хитрыми речами и горилкой. "Сволочи, сволочи!.." И вспомнил, как на фронте после боя за одно село забежал в зажиточную хату перекусить малость третий день уже перебивались одной только юшкой из воблы и чечевицы. В хате не было ни души. И уже повернулся уходить, как вдруг заметил под печью хозяйку. Спрятаться полностью ей не удалось - настолько толста была. Так и застряла. И понял - не от страха пряталась, а чтобы не оказывать гостеприимства. Громко выругавшись, он едва сдержался, чтобы не выстрелить. А сейчас пожалел, что не разрядил винтовку, - тот выстрел был бы и в Балана, и в Данилу Котосмала!.. "Сволочи, сволочи!.."
София клокотала в бессильном гневе, тяжело дышала, моргала, толкала мужа коленом.
– Что-то хочешь сказать?
– обернулся к ней Степан.
– Так говори громко. У меня от родичей нету тайн...
– И посмотрел ей в глаза чистым-чистым взглядом.
– Видать, нам пора идти... Скотине сена задать... Хлопоты по хозяйству...
– София улыбнулась свахе сладенько и нежно.
– Рано еще...
– без особой убежденности, но и без усталости от гостей, с неподвижным лицом успокоила ее Титаренчиха. Ее широкое, грубо обтесанное, словно зарубками иссеченное, лицо никогда не озарялось улыбкой.
– Ой, пожалуй, пойдем... Вставай-ка, старый!
– будто разомлев от долгого сидения, тяжело поднялась София. А поднявшись, особенно почтительно поклонилась
– Бог простит...
– проскрипел Балан.
– И хазяи должны прощать... Христос терпел и нам велел.
– Ну, иди уж, иди!
– нарочито грубо подтолкнула София мужа.
Степан смолчал, только взглянул на Яринку - прощаясь.
Никому из присутствующих не сказал ни слова.
София тоже молчала, пока не вышли за ворота.
– Ну?!
– преградила она ему дорогу.
– Иль за лахудрами своими заскучал, что родную жинку позоришь?
– Иди ты...
– сказал он спокойно и негромко.
– Ты хотела, чтоб я целовался с твоими куркулями?
– А закуркулила б тебя нелегкая!
– София вздохнула тяжело, словно в великом горе.
На этом их перебранка и погасла. София и на этот раз сдержалась, чувствовала, что сейчас ничто уже не привлекает Степана в ее хате. Она была хозяйкой не только хаты, но и мужа и так просто, за здорово живешь, лишиться его не хотела. А лишиться легко, потому как Кучерявая Тодоська да Василина Одинец не дали бы пропасть такому мужику.
Подберут, проклятущие, и глазом не успеешь мигнуть!.. А пропали б вы все пропадом!
До самого вечера Степан не обмолвился ни словом. В ответ на обращение Софии буркнет "да", "нет" и опять углубится в работу. Раскалывал сосновые поленца, обстругивал рубанком дощечки и брусочки, мастерил табурет. В хате вкусно пахло живицей, мирный такой и уютный запах...
Вот если б в хате да еще и настоящий мир...
Сколотив табурет гвоздями (столярного клея не было), Степан торжественно стукнул им посреди комнаты и, то ли издеваясь над Софией, то ли в знак примирения, сказал:
– А ну-ка, сядь, не развалится ли...
София приняла его вызов, села, еще и покачалась.
– Вот это хозяин! Доведись, то и гроб для жинки сколотит!..
Степан усмехнулся.
– Вот только как этот хозяин обойдется двумя десятинами?
– уже без намерения уязвить высказала свое беспокойство София. Помолчав, спросила его: - Так будешь брать землю в агропункте?..
– Нет. Не то закуркулишься ты. А тогда и в царство небесное не попадешь. А я - в коммуну.
Она долго смотрела на него, будто не узнавая.
– Какой-то такой ты стал... будто помешанный. И что с тобой сделалось?
– Человеком стал.
Утром, управившись со скотиной, Степан пошел в сельсовет. Здоровались женщины - день добрый!
– останавливались, провожая взглядом, видимо, знали что-то или хотели дознаться от него. Удивлялся - как же хочется каждому залезть в чужую душу!.. Останавливали мужики, которых он еще, кажется, и не знал, брали его руку в свои ладони и, подолгу не отпуская, сочувственно заглядывали в глаза, покашливали - выдал?
– имели в виду Яринку. "Да, да, надо..." И, очевидно, ждали приглашения на чарку... "Ой, оставьте меня в покое!.. Отдал все, что имел, и не осталось у меня ничего! Идите себе подобру-поздорову, люди, - хорошие ли, злые ли, хочу побыть наедине с собою, нет у меня здесь друзей, но не хочу иметь и врагов среди настырных, которые набиваются в друзья!