Кабахи
Шрифт:
— Обо всем, что здесь было, я доложу где следует.
— Ступай, ступай, хоть к черту на рога, да прихвати с собой и тех, кому ты докладываешь. — Годердзи вернулся на свое место, взял серп и стал тщательно отмывать его зазелененное травой лезвие.
— А ты, Маркоз, чего дожидаешься? До вечера тебе тут делать нечего!
— Ни своих, ни чужих не хотите знать, ни с гостями, ни с домашними не считаетесь! — И бригадир, насупившись, торопливо зашагал вслед за ушедшим по направлению к спуску в долину.
2
Лампа на каминной
Налив вина из кувшина, Иа стукнул своим стаканом стакан сотрапезника.
— За десницу крестьянскую поднимем, Миха! За рабочую руку и за урожай, ею выращенный.
Он осушил стакан, вытер усы, осыпанные частой сединой, и благословил дно хозяйского кувшина.
— Хорошее у тебя получилось вино в этом году, кума. А ну, Миха, пей, спуску не давай! Хо-хо-хо, что за вино! Благодатная страна наша Грузия! Говорят, такого вина даже за границей не водится. Ну-ка, Миха, аллаверды к тебе… Ты, кума, не огорчайся. Те четыре ряда лоз — не велика потеря. Виноградничка твоего особенно не убудет — считай, что их вовсе не было.
— Виноградника-то, кум, может, особенно и не убудет, но для меня это все же большой убыток. Из года в год виноградник этот меня поит-кормит. А теперь видишь, что говорят, — не полагается, мол, тебе столько. Как же так? Прежде ведь полагалось — что же теперь мне на беду стряслось?
— А то, что в позапрошлом году, помнишь, комиссия обмеряла приусадебные участки… Вот и оказалось, что у тебя, кума, лишняя земля во владении. — Иа отставил в сторону пустую миску.
Женщина снова наполнила ее и пододвинула гостю.
— И двор у меня весь заглох, зарос от самой дороги до виноградника ежевикой. Знаешь ведь, что это за напасть — ежевика: куда голову просунет, там и корни пустит. С каждым годом все поджимает несчастный мой огород — скоро, проклятая, прямо в дверь влезет со своими колючками. Давеча ищейка охотника Како зайца в этих зарослях подняла, подумай только!
Иа посмотрел во двор, в темноту, с минуту сверлил ее взглядом, а потом повернулся к Миха и тряхнул его за плечо:
— Ну-ка, осуши свой стакан и наполни снова, выпьем за этот вдовий двор. А ты, кума, крепись и не отчаивайся. Долго ты терпела, так уже подержись еще немного, а там, может, и Солико вернется. Письма получаешь?
— Вот уж четвертый год, как о нем ничего не слышно. — Горестно покачав головой, женщина тяжко вздохнула и кончиком черного головного платка вытерла слезы на глазах.
Миха поднял голову, с трудом разлепил отяжелевшие веки и забормотал слова утешения:
— Не теряй надежды, невестушка. Своей судьбы никто не минует. Что у человека на роду написано, то с ним и будет. Видно, бедняге Солико так уж было назначено — затеряться где-то в дальних краях. Если он еще жив — дай ему бог долгих дней и счастливого возвращения. А если умер — пусть ему простятся все грехи и царство ему небесное, И пусть душа его взглянет с благоволением на нас и на свой очаг.
Иа
— Ты все никак от бога не отвяжешься, божий ты простофиля? Что ты к нему пристал? Было бы у него человеческое сердце, не дал бы упечь бедного парня в тюрьму!
— На все божья воля, без его соизволения и соломинка не переломится. Все нынче переменилось, люди теперь в бога не верят, велений его не слушают. Оттого он и отвернулся от нас, хвала ему и слава!
Иа рассердился, стукнул кулаком по столу.
— Не по божьей воле все вышло, а по воле Нико. Помнишь, сын Георгия Баламцарашвили сшиб машиной осетинку из Пичховани? Небось тогда он своему родичу порадел, избавил его от тюрьмы! А этого несчастного парня сначала в воры произвел, а потом загнал туда, откуда не возвращаются!
— Эх, невестушка, это все потому так вышло, что ты в последнее время забыла и бога, и наши святыни. Надо бы тебе отправиться в Бочорму на богомолье и какую-нибудь животину там заколоть.
Женщина сбросила вспрыгнувшую к ней на колени кошку и поправила платок на голове.
— Была я на богомолье, Миха, как же, была… И Фефена-гадалка мне то же самое посоветовала, вот я и сходила… И в Алаверди побывала, и Белому Георгию помолилась. Но, видно, богу не до меня, недосуг ему мои молитвы слушать…
— Бог тут ни при чем, кума. Ты в Москву бумагу пошли — оттуда ответ получишь. — Иа снова отставил выскобленную досуха миску.
— Ты так дерзко о боге не поминай, парень!
— Я в этого твоего бога не верю и не поверю, сколько ни вдалбливай.
— Куда уж тебе поверить, известно — упрешься как осел…
Иа еще раз придвинул к себе наполненную хозяйкой миску, потянулся за кувшинчиком и сказал, сдвинув брови:
— Ну, ну, ты смотри, осла худым словом не поминай, а то, ведь знаешь, обижусь. Такого осла, как мой Кудварда, даже в Кизики не сыщешь. Я ему скорее поверю, чем этому богу, что вечно у тебя на языке.
— Дух святой, прости и помилуй тебя. Аминь.
Иа поставил перед ним полный стакан:
— Пей и не порть мне аппетит своими божественными разговорами. Хорошо у тебя хлеб уродился, кума. С полудня вдвоем возимся — еле успели сжать и увязать снопы… Как улучу свободную минуту, зайду еще раз, сложу скирду. — И он ласково погладил граненый бок своего стакана.
— Спасибо, кум, спасибо! Бог заплатит тебе за все, что ты для меня делаешь.
Со двора послышался мужской голос:
— Тетушка Сабеда, Иа у вас?
— Кто там? Чего вам надо?
— Это я, Сико. Пошли-ка сюда Иу, тетушка Сабеда.
— Заходи, сынок, не так уж я стала убога, чтобы нельзя у меня хлеба-соли отведать.
— Спасибо, тетушка Сабеда. Скажи Ие, чтобы он вышел ко мне на минуту.
— Ну-ка, выгляни, кум, зачем-то ты вашему бригадиру понадобился.
Иа насилу поднялся с места и потащился на улицу. Вскоре он вернулся и, щуря свои и без того слипающиеся от хмеля щелки-глаза, потрепал седую щетину на голове у Миха: