Кабахи
Шрифт:
— Скажи ему, что я на него сердита — почему уехал, не простившись? И привет передай.
— Ладно. Желаю здравствовать!
Но не успел всадник доехать до ворот, как Русудан окликнула его — он с трудом сдержал разбежавшегося коня.
Русудан подошла поближе и шепнула парню, склонившемуся к ней из седла:
— Скажи Максиму, чтобы прислал с тобой щенка — побольше да позлей. Вчера ночью этот полоумный Закро задушил нашего Ботверу.
Глава вторая
1
Золотистыми
Старик долго смотрел на спелые хлеба, потом выбрал самый тенистый вяз из тех, что стояли на краю поля близ скалистого ската, и положил серп на траву, зеленевшую у его подножия.
Сняв рубаху, он повесил ее вместе с сумкой на ветке дерева и повязал голову платком, чтобы пот во время работы не стекал на глаза. Оглянувшись, он повернул к свету суровое лицо с крупными, правильными чертами и сказал пареньку, подошедшему следом за ним с вьючной лошадью:
— Отведи-ка свою животину к другому вязу, подальше отсюда, а то она испакостит прохладное местечко.
Паренек достал из переметной сумы навьюченные на лошадь большие кувшины и спросил:
— Сейчас за водой пойти или когда кувшины опорожнятся?
— Сейчас не надо, сынок, вода все равно нагреется. — Он вскинул кустистые брови и изумился: — А чего сноповязы дожидаются? Ступайте рвать колосья на свясла, пока они не пересохли!
С минуту он наблюдал, как, кряхтя, по-стариковски, прилаживал на левую руку налокотник сосед Саба, как он вдевал в наперстники свои дрожащие, костлявые, узловатые пальцы, и с сожалением покачал головой:
— Эх, нет на свете справедливости!.. Тебе бы, старичина, не в поле надрываться, а полеживать в саду под тутой, на ковре да на мутаках…
— Эй, малец! Зря ты не захватил побольше посуды — сделал бы сейчас лишний конец, принес бы еще воды. А то ведь этой нам даже для точки серпов не хватит! — гудел, сидя на толстом обнаженном корне вяза, безбородый Гогия.
— Да вы что, еще только серпы точить собираетесь? — изумился старик. — Тьфу, позор! А еще молодежь!
Сноповязы покинули тень и пошли рвать колосья на свясла.
— Пусти лошадь на длинной привязи, да только так, чтобы она до нивы не дотянулась. Ну как, Годердзи, начнем?
Старик ничего не ответил Сабе и прямо вошел в волнующиеся с тихим шелестом хлеба, достававшие ему до пояса.
Ласково трогал старик тугие колосья, осторожно гладил высокие стебли. Он сорвал колос, растер его на ладони и с улыбкой любовался спелыми, наливными зернами. А налюбовавшись вдоволь, не захотел их рассыпать, пожалел и отправил себе в рот, стал с хрустом жевать крепкими зубами. Потом окинул взглядом из конца в конец широкое поле.
Когда-то эти угодья принадлежали
С усами, лоснящимися от говяжьего жира, разгоряченные добрым соком лозы, чуя в себе такую силу, что хоть камни крошить, крестьяне набрасывались на спелую ниву и управлялись с жатвой в один день вместо положенных трех.
Головному жнецу вешали на спину бычью голову. Если сожнет полосу из конца в конец так, что никто его не нагонит, — бычья голова доставалась ему, и сверх того он получал в «пеш-кеш» целое чапи вина.
Не раз случалось старому Годердзи подвесить себе за спину круторогую голову, опорожнить целую бадейку красного и, уйдя целиком в работу, махать серпом весь душный, в зыбком, знойном мареве, июньский день до вечера. Да и какой сумасшедший решился бы состязаться с ним в такую пору? Словно кабан, продирающийся через камышовые заросли, крушил и валил он высившиеся стеной хлеба, прокладывая широкую полосу от межи до межи, от опушки до опушки, и солнечные лучи, ломаясь на блещущей стали, рассыпались искрами во все стороны.
Эх, черт побери! Не жалко ему было себя — нет, не жалко… слава была ему дороже всего. Большой соблазн слава!
— Ну что, Годердзи, может, начнем?
Старик очнулся от своих мыслей, скосив глаза, глянул на Сабу, потом раздвинул колосья и попробовал ногой иссушенную зноем землю.
— Да, пора. Начнем!
Он встал лицом к дальнему краю поля, нагнулся, ухватил огромной ручищей чуть ли не целый сноп колосьев и полоснул по ним серпом.
Саба и еще человек пять жнецов последовали его примеру. К ним постепенно присоединились и все остальные.
Долго слышались только шелест срезаемых колосьев, стук наперстников, слабый шорох скользящих шагов и негромкий посвист серпов. Но вот солнце поднялось высоко в небе, земля нагрелась — распалились и жнецы, поддали жару.
— Э-ге-ге-гей! Та-та-та-та, иду, догоняю, Годердзи! Ух, молодца узнают по деснице! Ну держись! — гаркнул Абрия Гигилашвили и рванулся вперед сквозь ниву.
Головной оглянулся, и глаза его просияли.
Любил Годердзи взглянуть на доброго работника, и в эту минуту самое искреннее удовольствие было написано на его лице.
Покажи-ка нам, Абрия, Как набьешь зерном амбары! Хоть года мои не малы, Да соврет, кто скажет: старый.— Хо-хо-хо, как он тебя! Вот так поддел! Хо-хо-хо! Не уступай, не давай ему спуску! — закричали Абрии с разных сторон.
Тот переменил ногу и ответил Годердзи тоже стихами:
Ох и нива, вот так нива, Искры сыплет, как с огнива! Абрию не одолеешь, Зря ты нос задрал спесиво.