Кабахи
Шрифт:
Нико остановил лошадь и, уставясь на луку седла, пригладил ладонью усы.
Кобылка подняла голову, раз-другой мотнула ею, дернула узду, но седок не отпустил повода, и лошадь насторожила уши.
«Тут Русудан без меня разберется. Лучше, пожалуй, сейчас, пока не смерклось, подняться, не откладывая дела, к крепости, осмотреть все места вокруг — годятся ли они под сад? Зачем тратить внизу, в долине, пять гектаров хорошей земли, если можно посадить плодовые деревья на горе? А на тех пяти гектарах устроим виноградник. Мысль, кажется, неплохая… Но где я возьму деньги на водокачку?»
Когда Нико поднялся
«Очень рано я встал сегодня — потому так вышло. Ведь вот никак не удосужился купить себе часы на руку. А может, их тоже сочли бы нужным взорвать?»
От воспоминания о взрыве гаража снова неприятные мысли закопошились в голове у председателя.
«Разве можно это простить? Куда мне дочь увезти, где спрятать бедную девочку? И ведь выбирают каждый раз такое время, когда она дома! Ох, поплачет твоя мать, Реваз! Не будь я Нико, если спущу тебе твои проделки!.. На что она стала похожа, бедняжка, а как я радовался, что она поправилась — посвежела, повеселела, стала бегать, прыгать, заливаться смехом, бросалась мне на шею, когда я возвращался домой. А теперь… Теперь она словно неживая. Исхудала, лицо мрачное, и огонька во взгляде, всегдашнего ее огонька, словно и не бывало. Спрошу о чем-нибудь — ответит, а так все молчит, сидит в своей комнате у окна и смотрит в сад, глаз не сводит с большого каштана… Кажется, все в ней остыло… Может, разлюбила его, выкинула из сердца. Поняла наконец, что это за человек, и, наверно, сейчас оплакивает свою любовь. Как я надеялся, что через год она сможет продолжать учиться. А теперь придется все начинать сначала. Снова врачи, снова курорты и расходы, расходы… Опять придется ее тетке с места сниматься…»
Нико повернул лошадь к крепости. Сильное животное стало быстрым шагом подниматься в гору.
«Тедо? Да что Тедо? У Тедо я давно все зубы вырвал — и клещей не понадобилось. Кусаться он больше не может и только огрызается, ну и пусть! Но этот Шавлего… Что за напасть? Откуда вдруг взялась? Не хватало старых забот — изводись теперь из-за новых! Я с одного взгляда могу определить, какой человек сколько граммов весит. А тут ничего понять не могу — чего он добивается, из-за чего воюет? Что у него на уме? Что движет им? Зачем он ворвался в нашу сельскую жизнь? Надо держать ухо востро, — как говорится, от осторожности голова не заболит! Чутье подсказывает мне что-то недоброе. Может, его надо больше, чем Реваза, опасаться? Эй, Нико! Веревки ты разорвал, да как бы цепь ноги тебе не опутала!..»
Нико подъехал к крепости.
Осмотрев местность, он повернул лошадь и стал было спускаться к деревне, как вдруг услышал звук трубящего рога.
Нико изумился. Звук доносился сзади, из лесу.
Рог протрубил еще раз.
Нико остановил лошадь, обернулся.
На опушке леса, выше по склону, какой-то человек, отомкнув ствол охотничьего ружья, изо всех сил продувал его. Черная ищейка носилась вокруг охотника, прыгала на него, становилась на задние лапы, хватала зубами приклад и весело лаяла.
Человек отставил ружье и замахал председателю рукой.
Тут только Нико узнал его — и был просто потрясен. Нет, право, никогда
Внезапное желание овладело председателем — подскакать к этому чужаку, прибывшему невесть откуда, бросить на него лошадь и исполосовать ему спину плетью, — может, отвел бы душу, стало бы чуть легче на сердце. Но он сдержался и, отвернувшись, стал спускаться с горы.
Снова услышал он зов, на этот раз совсем близко.
Нико опять остановился, заколебавшись.
«Может, в беду какую попал — помощи просит. Человек все же, не собака!»
Председатель поднялся вскачь на гору, спешился.
К крепости с противоположной стороны взбирался запыхавшийся Како.
Охотник присел рядом с председателем и, пробормотав приветствие, тут же спросил:
— Папирос нет у тебя?
Нико искоса глянул на него, отпустил уздечку и надвинул кепку на лоб.
— Ты за этим меня звал?
— Ну да. Зову, а ты не слышишь. Тогда я затрубил в дуло ружья. — Како положил с беззаботным видом ружейный ствол к себе на колени и принялся шарить по карманам. — Как я умудрился их выронить, не понимаю!
Собака обежала вокруг лошади, раз-другой ласково взлаяла и, дружелюбно повиляв хвостом, повалилась перед нею на спину.
Лошадь с любопытством обнюхала пса, подняла голову, скосила на него злой глаз и наставила уши.
Собака, поджав хвост, поспешила убраться подальше — робко прошмыгнула мимо председателя и легла у ног своего хозяина.
— Ах, вот они где, оказывается! — Како вытащил из глубины своего ягдташа пачку папирос и закурил.
— Так ты только за этим звал меня бог знает откуда? — Губы у председателя злобно кривились, в голосе слышался сдержанный гнев.
— За этим и еще кое за чем.
— За чем же еще?
Охотник выпустил из угла рта облако дыма и показал пальцем:
— Вон, смотри!
Нико не сразу отвел горящий злобой взгляд от охотника, чтобы посмотреть туда, куда он показывал.
Вровень с краем обрыва, за пригорком, над Берхевой кружили стервятники.
— Что там такое? — Нико уже раньше заметил мерзких птиц, но не обратил на них внимания.
— Подойдем поближе, сам увидишь. Я утром наткнулся… Ну-ка, пойдем, может, признаешь.
Охотник встал, вскинул сумку на спину. Беспомощно затряслась голова привязанного за все четыре лапы убитого зайца.
Медленно спускались они по пригорку.
Собака бежала впереди, временами оглядывалась на идущих за нею и виляла хвостом.
Лошадь, которую Нико вел под уздцы, осторожно переступала задними ногами. Словно пышнотелая женщина, плавно несла она свой широкий круп.
Стервятники взмывали вверх из долины, где текла Берхева, кружили в поднебесье, потом, сложив крылья, вновь исчезали внизу, в долине.