Кабахи
Шрифт:
— Исторический.
— Как же вышло, что ты подружилась с Русудан?
— Очень просто — она приходила к моему отцу. Папа давал ей разные темы и задания. Она часто приходила. Папа очень любил ее, она столько там проработала, что хватило бы на докторскую диссертацию. Она очень талантлива. Ну, мы и подружились. Она чудесная девушка… Тебе нравится Помпей?
— Помпей? Нет. Это был человек, которому везло. Не люблю удачливых.
— Но ведь не случайно его назвали великим?
— Это «великий» я воспринимаю как «большой», «старший». Как в Америке — Форд-старший,
— И победы его тоже были случайны?
— Судьба ему благоприятствовала. Порой все само давалось ему в руки. А иногда и случай помогал — иным, бывает, очень везет.
— Мало ли что на свете происходит случайно… Мне кажется, иногда и героические поступки бывают случайными.
— И не только иногда, но даже очень часто. Но случайность всегда — нарушение логики.
— Что же логично?
— То, что проистекает из душевных свойств. Хотя, конечно, случай играет большую роль в человеческой жизни.
— И следовательно, не так уж чужд логике.
— Возможно, что так. И все-таки я не люблю счастливчиков. Митридату не благоволила удача. Именно поэтому я ставлю его выше Помпея.
— Не люблю Митридата — он отравлял женщин.
— Это был сильный человек, муж чести — только несчастливый. Сколько низостей совершают люди из одной зависти! Если бы Тигран своевременно пришел ему на помощь, быть — может, сегодняшний мир был бы несколько иным. Если не весь мир, то хоть Передняя Азия. Это предупреждение на вечные времена: грузины и армяне должны всегда быть заодно.
— Шавлего!
— Что?
— Не хочу больше истории. Приласкай меня.
Шавлего повернулся к ней.
Длинные ресницы опускались и вновь поднимались над глазами; в которых горела страсть, из-под приоткрытых юных, розовых губ выглядывала первозданная белизна свежего снега.
Шавлего обнял ее, притянул к себе.
— Только не изломай меня, — промурлыкала Флора.
Это была настоящая женщина — из плоти и крови, полная неподдельной страсти.
— А теперь скажи, кем будет десятый?
— Брось эти глупости, Флора, и дай мне поспать. Ты же знаешь — я должен выйти отсюда на рассвете.
— Так-таки собираешься встречать?
— А ты разве не поедешь? Ведь просилась!
— Да, просилась. Но это было прежде… давно, во времена Митридата и Помпея.
— Ну, довольно. Я уже отправляюсь.
— Куда? — испуганно спросила Флора.
— В царство снов. Ты не со мной?
— С тобой — хоть в джунгли.
— Ну, так в путь.
— Н-но, лошадка! Поехали!
— Дверь не будем запирать?
— Зачем? С таким защитником, как ты?
— Так в путь!
— Поехали.
Наутро первой проснулась Флора. Она протерла глаза, приподнялась, села в постели. Посмотрела на свою белоснежную, высокую, безупречно изваянную грудь и потянулась с удовольствием. Потом ее прохватил холод, она вся сжалась, вздернула красивые плечи.
В комнате было холодно. Холод проникал через щель чуть приоткрытой двери.
Флора вздрогнула, внимательно посмотрела на дверь и перевела взгляд на Шавлего, спокойно и ровно посапывавшего во сне рядом с нею.
«Дверь закрывается
Она легко соскочила с кровати и на цыпочках побежала закрывать дверь.
И тут она заметила на пороге свежие, мокрые следы.
Флора узнала их. Следы были женские.
4
Когда Закро пришел в сознание, операция была уже давно окончена. Внезапно, к собственному изумлению, он почувствовал, что в животе у него кто-то сидит. Это было тупое ощущение — непрошеный гость сначала тихонько, осторожно разгуливал внутри Закро; однако это длилось недолго: пришелец ускорил шаг, а там и устроил целую скачку с препятствиями — бегал, прыгал, натыкался на все, что попадалось по пути, и все это — совершенно бесцеремонно; он оттоптал бедняге борцу все внутренности. Потом схватил нож и стал крошить его кишки. Нож был ледяной и совершенно тупой. Пришелец словно втыкал вилку и, придерживая ею кишку, пилил и пилил тупым лезвием. Измучил, измотал вконец Закро. Тот сначала честью просил его хотя бы наточить нож. Потом сказал по-мужски, чтобы пришелец бросил валять дурака. И наконец, когда ничего не подействовало, раскричался, заметался.
Непрошеный гость рассердился, отбросил нож и вилку и принялся рвать кишки прямо голыми руками.
Что тут было делать бедняге Закро? Сила солому ломит, он покорился и снова перешел к просьбам.
Джигит в животе на этот раз снизошел к просьбам, перестал рвать кишки и снова вооружился ножом и вилкой. Потом наконец бросил и их, пощипал еще недолго здесь и там и унялся.
— Вот так, добрый человек, — с трудом перевел дух Закро. — И сам немного отдохни, и мне дай роздых.
— Заговорил! Слышите — он что-то сказал, видите — открыл глаза, доктор, открыл глаза!..
Густой, молочно-белый туман клубился вокруг. Вся земля была застлана туманом. Туман порой становился чуть реже, клубы его рассыпались, наплывали друг на друга, но все же пелена была непроницаема.
— Доктор, доктор, будет он жив?
— Очень уж много крови потерял. Организм молодой, сильный — посмотрим. Пока трудно сказать.
— Боже, какая я несчастная! Боже, чем я навлекла на себя твой гнев?
— Тише, тише! Перестаньте плакать. Больному необходимы тишина и покой.
Голос был слышен прекрасно. Все слова можно было разобрать. — Только вокруг густел туман, непроглядный молочный туман.
— Как пульс?
— Учащенный, но очень слабый. Большая потеря крови.
— Боже, какая я несчастная, какая несчастная! — шептал чей-то голос. — Закро, Закро, открой глаза, Закро! Открой еще раз, хоть на мгновение, Закро!
— Перестаньте, пожалуйста, нельзя же так! Иначе я буду вынужден попросить вас оставить палату. Ну-ка, еще один укол кофеина, и отойдите от постели.
Откуда-то издалека, из глубины густо-молочного тумана, доносился голос.
Где-то журчал ручеек. Закро почувствовал мучительную жажду. Но где взять воду? В тумане ничего не было видно. Только слышался голос — нежный, сладостный, желанный.