Кабахи
Шрифт:
Русудан повернула голову, подняла взгляд на молодого человека, прижавшегося к резному столбу. Долго, внимательно рассматривала его, и жалость светилась в ее взгляде. Болезнь словно отточила и утончила черты красивого, мужественного лица, одухотворила его, притушила румянец — или все это было лишь следствием сильного душевного волнения?
Закро заметил устремленный на него взгляд. Кровь прилила волной к его сердцу, ноги подкосились, он опустился на колени перед молодой женщиной.
— Русудан… Русудан…
Русудан молча протянула красивую руку, провела ею по мягким, шелковистым, курчавым волосам и снова застыла.
Закро спрятал лицо у нее на коленях и замер от блаженства.
Девушка
— Ты еще не показал мне свое хозяйство, Закро, — двор, сад… Я ведь как-никак агроном и люблю все, что связано с землей…
Через несколько минут охмелевший от счастья Закро водил по усадьбе свое сокровище…
— Виноградник хорош, только с подрезкой ты запоздал. Вот кусты разрослись, видишь? Всегда лучше подрезать по осени… Ничего, в этом году как-нибудь обойдется, а на будущий вместе обо всем позаботимся. Ух, какое большое дерево! Фруктовым деревьям в винограднике вообще не место. Правда, персик по сравнению с другими плодовыми деревьями не так уж живуч, но крона у него широкая, он закрывает солнце виноградным лозам. Колья под кустами пора сменить. Виноградник осенью не перекопан. Видно, ты не очень-то рачительный хозяин.
— Эх, Русудан, может, я не так уж и плох, не надо сразу ставить на мне крест. Я ведь был совсем один — вот уж второй год с тех пор, как я остался один. Не с кем было словом перемолвиться, только и подаст голос что собака. На что мне все это одному? Мне самому иной раз и хлеба с сыром хватало с лихвой. Что меня могло привлечь, воодушевить? За что ни брался — руки опускались. Для кого мне было работать, пот проливать? Теперь иное дело, теперь я стану другим Закро. Увидишь, как здесь все расцветет. Я превращу эти места в сущий рай. Лишь бы ты была довольна, лишь бы тебе было приятно здесь, в этом доме, в этом дворе…
— Фруктовый сад твой?
— Мой, Русудан. И сад фруктовый, и огород за ним. А теперь все это твое. Пользуйся как заблагорассудится. Пшеницу посей, или кукурузу, или ячмень — где что угодно. Вон там, за моим садом, пустырь зарос диким терном, колхоз его не использует, не с руки ему. Перед терновыми зарослями небольшой луг, Иосиф косит мне его исполу. Я вырублю терн и ежевику, подниму целину, и сей там что хочешь. То есть ты только прикажи — я сам для тебя посею. А какая там земля, если бы ты знала! Черная, как гишер, и режется лопатой, что твой сыр… Вот это — груша хечечури, это — яблоня, райские яблочки. Плодоносят через год, но уж когда придет им срок, густо, как буркой, плодами покрываются. Ветви пригибаются к самой земле. Вон там — гулаби, дальше — зимний банан. А это…
— Как все беспорядочно разрослось! Недавно только подрезал?
— Я не подрезал, это Валериан орудовал. Говорил я ему: не надо — не послушался… Не лежала у меня душа к делу, Русудан… Зачем мне было, одинокому… Мне самому немногого хватало. Но теперь…
Они вышли из сада во двор.
Русудан осмотрела ворота, толкнула калитку, обследовала кухонную пристройку и другие службы.
— Кур не держишь?
— Нет, не держу.
— А свинью?
— Тоже нет. На что — я ведь был один…
— Видимо, прошлогоднюю сорную траву только сейчас скосили. Небось весь двор ею зарос. Отчего вовремя не косил?
— Я ведь был один, совсем один, для чего, ради кого я стал бы косить сорную траву?
В сумерках неясно виднелся только что залатанный забор с неуклюже, криво посаженным колом.
— Нет, не хозяйственный ты человек. Но не беда, я из тебя сделаю настоящего хозяина.
— Ах, Русудан! Я превращу в рай нашу усадьбу, в настоящий эдем. Вот увидишь — будет лучше всех в Чалиспири. Тебе не придется даже рукой пошевелить. Только
— Здесь марани?
— Да, марани. Квеври в нем полным-полно. Давильный ларь у меня собственный. — Закро повернул ручку и открыл дверь. — Вот этот квеври, прямо перед тобой, — вместимостью в три сапалнэ, рядом — в полторы. Этот — в пятьдесят чапи, тот — в тридцать. Ну, и другие, поменьше, до самых маленьких.
Когда они вошли в дом, было уже темно.
Русудан ходила по комнатам и внимательно рассматривала все, что в них было.
Обстановка была скудная, но в доме царила чистота.
Всюду чувствовалась заботливая женская рука.
Русудан остановилась перед книжным шкафом, открыла его. Беспорядочно наваленные книги, к которым давно никто не прикасался, терпеливо дремали в тишине, покрытые пылью…
— Твоя названая сестра забыла про книги. Давай сюда тряпку.
Русудан приводила в порядок книжный шкаф чуть не до полуночи.
— Ты ложись спать, Закро.
— Ничего, я подожду.
— Ложись, ложись. Я сначала все тут приведу в порядок.
Кровать была широкая, старинная. Белье новое, свежее. Кето только сегодня постелила его. Закро был сейчас доволен тем, что все произошло тихо, без шума и огласки. Так, во всяком случае, хотела Русудан. А любое желание Русудан…
Молодая женщина выносила книгу за книгой на балкон, там тщательно очищала их от пыли, потом возвращалась с ними в комнату и долго — Закро казалось, по целому часу, — рассматривала каждую в отдельности. Книги были по большей части политического содержания, совсем немного художественных и целая кипа старых учебников Закро, залитых чернилами с исчерканными и исписанными заглавными листами, с рисунками на полях — тут солдаты с ружьями или шашками, там воины с луками, а кое-где и схватка чемпионов-борцов, Вот один перекидывает противника через плечо — у побежденного ноги пририсованы задом наперед.
Русудан перебирала книги, вновь брала уже просмотренные, вновь перелистывала, читала строчку здесь, другую там, ставила их обратно в шкаф… Она не хотела признаться себе, что попросту оттягивает минуты, когда должна будет стать женщиной. Сегодня ей предстояло утратить нечто невозвратимое, невозместимое. Как непохожа была эта постель и все здесь на то, что она рисовала себе в мечтах прежде, когда думала об этой ждущей ее где-то впереди ночи! И как эта ночь непохожа была на ту, что она… на ту ночь… И вновь вспомнилась ей ночь, утро после которой стало вечной могилой ее любви, надгробным камнем над всей ее жизнью. Многое она способна была вообразить, но чтобы Шавлего… Ох! Как она ненавидит этого человека! Всем существом своим ненавидит, и сегодняшний ее шаг был совершен в порыве ненависти. Пусть и он вкусит горечь, пусть и он узнает, каково это, когда рушится, распадается долгожданное, наконец пришедшее и столь лелеянное счастье! Почему она одна должна нести непомерный груз этой утраты? Пусть, пусть и он отведает этого яда! Он, так грубо, так равнодушно отравивший ее непорочную душу. Он, решившийся так бесцеремонно растоптать ее девственные мечты заляпанными грязью блудного ложа ногами! Он, лишивший ее на всей земле пристанища, куда она могла прийти, чтобы хоть мгновение отдохнуть… Только этот, только Закро, едва осмеливающийся поднять на нее робкий взгляд, — достойный. Этот бедный, безнадежно влюбленный богатырь. Влюбленный, у которого хватает силы духа и мужества, чтобы стоять на страже не только своей, но и чужой чести и совести. Человек, способный на такую самоотверженность, достоин всего. Только такой человек достоин…