Кабахи

Мрелашвили Ладо

Через открытую дверь он увидел маленького Тамаза, спавшего в своей кроватке. Мать Тамаза, невестка Шавлего, сидела у окна, опустив голову на подоконник. Плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий.

Шавлего взглянул на стенку, где обычно висел портрет брата, и все понял.

Десятый год был на исходе, а безутешная вдова все не могла примириться со смертью мужа, все исходила слезами. Улучив свободную минуту, она прижимала к груди снятый со стены портрет в траурной рамке и, плача, поверяла ему все, что накипело за день на сердце.

Шавлего тихо подошел и остановился возле нее.

Так ласково и нежно, с такой любовью шептала что-то бедная женщина, видимо, все еще живому в ее воображении мужу, что сердце Шавлего наполнилось жалостью. Он осторожно коснулся

плеча невестки:

— Довольно, Нино! Посмотри, на кого ты стала похожа!

Женщина подняла голову и, увидев склонившегося к ней деверя, долго смотрела на него затуманенными от слез глазами. Потом встала, посмотрела на портрет, снова перевела взгляд на Шавлего и, еще раз убедившись в совершенном сходстве обоих братьев, уронила голову на грудь деверю и разрыдалась.

— Ну, ну, не надо, Нино, довольно! Хоть мать мою пожалей. Если она сейчас войдет и застанет тебя в слезах, разольется ручьем, потом уж не остановишь. Погляди в зеркало, во что ты превратилась: исхудала, истаяла! Не щадите вы себя обе, и ты и мама.

— О Шавлего, почему мне не довелось быть счастливой хоть один год? Один только год, Шавлего! Судьба пожалела для меня и этого. Мать твоя потеряла сына, дедушка Годердзи — внука, ты — брата, но я… Муж — это совсем другое, это гораздо больше!.. Тебе этого не понять, Шавлего, ты поймешь меня, только если когда-нибудь понесешь такую же утрату… Когда теряешь все, и жизнь не имеет больше никакой цены. И уже ничто не привязывает тебя к этому миру…

Шавлего, обняв невестку за плечи, бережно отвел ее от окна, посадил на стул.

— Не надо, ведь и маму жалко, Нино… Как бы не вошла, не увидела твоих слез… Посмотри на Тамаза. До чего он спящий похож на своего отца! Тот ведь тоже спал вот так, раскинув руки, будто все ему нипочем. Ну, посмотри, посмотри хорошенько — мальчик просто вылитый отец! А эти сжатые губы, а брови! Присмотрись к бровям — скоро пушок на переносице подрастет, и брови сольются в одну линию, как у отца…

Нино посмотрела на кроватку и долго не сводила с ребенка глаз, полных глубокой нежности и любви. Слабая тень улыбки тронула уголки ее девически свежих губ.

Шавлего воспользовался минутой, осторожно взял у нее портрет брата и повесил его на место.

Со двора послышался голос матери, сообщавшей ему, что постель постлана.

— Побереги себя, Нино. Ты еще долго будешь нужна своему сыну. — Шавлего нагнулся над кроваткой, поцеловал привольно раскинувшегося мальчика в лоб и вышел из комнаты.

Хорошо летней ночью спать в зеленом, уютном деревенском дворе! Ласково шелестит трава, неутомимо пиликают на своих скрипках сверчки и кузнечики, на речке гремят лягушечьи перепалки, временами в листве шныряет болтливый, озорной ветерок, тихий свист ночной птицы раздается в чаще деревьев, а вдали заливается-лает собака — это в чьем-то саду верный страж дома негодует на гуляку ежа, свернувшегося под деревом. Месяц заливает окрестности своим холодным серебристым сияньем, и в бездонных глубинах неба как бы тихо звенят яркие звезды, говоря о чем-то таинственном и непостижимом. А вокруг кипит и бурлит жизнь, все охвачено жаждой жизни, напоено ее могучей силой. И при этом всюду царит такая глубокая тишина, что, если рядом плюхнется в лужу лягушка, слабый всплеск громко отдается в ушах, словно целый утес обрушился в воду.

Хорошо летней ночью спать на дворе!

Но Шавлего не спалось. Он лежал на постели навзничь, с открытыми глазами, отдавшись прихотливому течению своих мыслей.

Как переменилась деревня — все здесь стало совсем другим. Ведь не сразу же это случилось! Впервые после возвращения из армии Шавлего пришло в голову, что он совсем оторвался от родных мест. Пять лет в университете… Потом аспирантура… Зимние каникулы в публичной библиотеке, а летние — в горах. Конечно, заглядывал домой на два-три дня, чтобы повидать родных, но это не в счет. В Чалиспири чуть ли не на каждом шагу строится новый дом. Но кому принадлежат лучшие из этих домов? Почему молодежь держится от всего в стороне? Видно, немало есть здесь такого, от чего она отворачивается и на что, кажется, махнула

рукой? Куда делось то гордое и прямое, честное и трудолюбивое поколение, которым еще так недавно гордилось это село? Неужели целиком, без остатка, поглотили его соленые пески керченского побережья, непроходимые болота Полесья, бескрайние поля Украины, закарпатские дремучие чащи и побитая шрапнельным градом земля Пруссии? Да, война… Только в одном родстве Шамрелашвили восемнадцать человек не вернулось с полей войны к родному очагу. Молодежь! Надежда и упованье старших поколений, опора и стержень будущего! Что же она поделывает, чем она занята, эта молодежь? Многое понял Шавлего сегодня вечером, не зря он завернул в клуб. О многом говорит этот вечер. Но какие все же цели ставит себе молодежь? Кто о ней заботится, кто думает о ней? Кто руководит ею в самом неустойчивом возрасте? Нет, что-то в селе не чувствуется такой заботливой руки, и похоже, что молодежь предоставлена самой себе, что никто и не пытается направить в нужное русло ее кипучую юношескую силу и живую фантазию…

В чем-то, пожалуй, прав дедушка Годердзи.

Какой славный, умный парень получился из Реваза! Недаром Шавлего рассматривал его руку у цементного резервуара. А как он поглядел вслед бедному старому Зурии, когда тот побрел в виноградник, сгибаясь под тяжестью опрыскивателя!..

А эта красавица, здешний агроном!.. Не перебарщивает ли она по части вежливости… или невежливости?.. Интересно, что за молодой человек был с нею сегодня в кино?

Да, а вот конь… Конь просто замечательный. Грех запрягать такого скакуна в плуг. Надо еще раз навестить доктора; Шавлего почему-то тянет к этому странному человеку. Он очень переменился, стал совсем не тот, что прежде. И дядя Нико тоже стал каким-то другим. А может быть, сам Шавлего переменился? Бедная Сабеда, дом вот-вот обрушится у нее над головой, надо бы его подправить, укрепить… А молодежь разрушает то, что уже построено, разваливает, обстреливает камнями… Нет, что-то где-то явно расстроилось, что-то нужно исправить и укрепить…

Ведь и ветка не шелохнется, если не подует ветер.

Глава восьмая

1

Дядя Нико обвел взглядом собравшихся у него в кабинете членов правления и бригадиров и обратился к агроному:

— Ну, так как же, дочка, начинать нам пахоту под озимые?

Русудан, успевшая трезво оценить положение, пошла на уступку:

— Ладно, будем палить пожню у большого дуба, но только ту часть, которая сильно заросла сорняками. На остальной площади стерня должна быть запахана в землю, чтобы в ней и сгнила.

— Огонь ведь уничтожает сорняки — разве это не на пользу идет?

— Уничтожает, но не полностью: семена некоторых трав могут все же сохранить способность к прорастанию. А почва теряет влагу, крошится, и ее плодородность падает. Почему вы меня не послушали и не прицепили к комбайну культиватор? Вот как раз заведующий сушилкой здесь — пусть он сообщит правлению данные об урожае, и рассчитаем число тонн на гектар. Сколько собрано зерна, Лео?

— Никаких данных у меня нет. Я взвешиваю только то зерно, что поступает ко мне. А там, за деревней, комбайн работает, как молотилка, — говорят, еще две скирды стоят нетронутые. И в Подлесках молотят на трех гумнах, сегодняшний обмолот еще и не привозили. Так что я пока ничего не могу сказать.

— А я могу. Я ходила и за деревню, и в Подлески, и на берег Алазани. И знаю, сколько хлеба уже сдано в сушилку. По моим подсчетам, получилось примерно семь с половиной центнеров на гектар.

— Так чего тебе еще нужно? В прошлом году взяли с гектара семь центнеров. Двадцать пять никогда не соберем, это же не ветвистая пшеница.

— Нам и без ветвистой пшеницы надо собирать побольше хлеба, Сико. Когда еще до нее дойдет дело, а кашу маслом, говорят, не испортишь. — Реваз, положив ногу на ногу, обхватил большими руками колено.