Кабахи
Шрифт:
— На птицеферме околело от воспаления легких двадцать восемь цыплят. Просят списать.
— Дальше?
— Опять акт.
— А это о чем?
— Опять с птицефермы. Пятнадцать курочек сдохли от гнойного воспаления яичников.
Тихий смех пробежал мелкой рябью по рядам присутствующих.
— Что там у вас случилось, Нато? Что за мор вдруг напал на кур? Врачу не могла сказать?
Женщина средних лет отвернула большую голову к окну.
— Дохнут — что ж я могу поделать? От смерти рукой не загородишь. Вон,
Тедо передал председателю оба акта и взял со стола новый листок с заявлением.
— Ефрем заявляет, что в его участке нет законных двадцати пяти сотых гектара. Просит добавить ему недостающие четыре сотки.
Ефрем поднялся с места. Дядя Нико смерил его взглядом с головы до ног.
— Кто тебя сюда приглашал — с какой стати ты расселся тут, словно почетный гость? Может, ты член правления, или бригадир, или активист, или хотя бы усердный колхозник? Не мог на дворе подождать?
Ефрем опустил голову и стал мять в руках войлочную шапчонку.
— Я ничего… Ежели к слову сказать… Так я выйду… — Он поднял на председателя простодушный взгляд.
— Теперь уж поздно! Садись, куда ты? А впредь знай: заседание правления — это не общее собрание. Что там за участок ты просишь?
— Не хватает мне до нормы, Нико.
— Так ведь у тебя давно не хватает — или ты только сегодня догадался?
— Да нет, какое там! Уж сколько времени заявление летжит наготове — сына я попросил, он и написал. Мал у меня участок, Нико, надо бы прирезать…
— Не для того ли, чтобы было где поставить новую печь?
— Какую там печь… После той несчастной ярмарки мне на гончарный круг даже смотреть противно.
Председатель вдруг оживился:
— Кстати, как там твой суд?
Ефрем ответил не сразу.
— Уже был, — ответил он, немного поколебавшись.
— Ну и как дело вышло?
— Да никак. Свидетели подтвердили, что осел и ослица перебили мою посуду.
— Заплатили тебе за нее?
— Какое там! Приговорили обоих хозяев заплатить.
— Сколько?
— Шестьсот рублей.
— Когда ты их получишь?
— Почем я знаю. Хозяйка осла отказалась платить половину, сказала, что возьмет на себя только двести рублей.
— Это почему? — удивился дядя Нико.
— Поди спроси! Говорит, мой осел ломал посуду двумя ногами, а ослица — четырьмя.
Нико откинулся назад и разразился громовым хохотом — казалось, опрокинулся кузов груженного камнем самосвала.
Те, кому уже довелось слышать об этой истории, присоединились к нему.
— Уф, дай бог тебе радости на том свете, Ефрем, за то, что ты меня развеселил. Значит, мой, говорит, осел двумя ногами ломал? Вот потеха! Давай сюда заявление, Тедо! — Дядя Нико положил перед собой листок и размашисто черкнул поперек заявления несколько слов. — Двумя, говорит, ногами, а?..
Реваз, который сидел упершись локтями в колени, вдруг выпрямился и насторожился.
— Никакие три ряда у Сабеды Цверикмазашвили не отрезаны, и никто там хозяйствовать не будет!
Дядя Нико, казалось, ожидал этого. Молча обвел он глазами притихшее собрание, приостановился на бухгалтере и наконец упер взгляд в бригадира, сидевшего в углу.
— Реваз, сынок! Подумай, напряги память, припомни: в позапрошлом году, когда комиссия обмеряла приусадебные участки колхозников, сколько получилось у Сабеды?
— Комиссия обмеряла и подсчитывала неправильно. Написала она ровно столько, сколько нужно было, чтобы отрезать от виноградника Сабеды эти три ряда.
Председатель изобразил на своем лице удивление:
— Реваз, сынок! Как говорит Топрака, вот тебе ружье, а вот птички. Вон она, земля, а рулетка у нас найдется. Обмерить и подсчитать — нетрудное дело.
— Я сам уже сделал обмер, и оказалось как раз столько, сколько полагается. Может, десять — пятнадцать метров лишних. Вы лучше у других поищите излишки. Я могу на многих вам указать.
— Комиссия занималась этим делом целый месяц и отмерила каждому, сколько по закону положено. Пять человек работало — не будешь же ты один их учить!
— Нет, буду. До виноградника Сабеды пальцем никто не дотронется. Довольно с вас и того, что уже второй год урожай с этих трех рядов собирает колхоз, а бедная старуха платит налоги за весь участок. Если эти три ряда принадлежат не ей, зачем же вы ее за них облагаете?
— О налогах спрашивай сельсовет, колхоз за его действия не отвечает. Если Наскида в самом деле берет с нее лишнее, это, конечно, никуда не годится.
— Кто там и за что должен отвечать, разбирайтесь сами, а я говорю, что в виноградник Сабеды ногой никто не ступит!
— Рева-аз! Эти три ряда числятся за твоей бригадой. Если колхоз не соберет с них винограда в этом году, то недостающее возьмем из твоего личного виноградника.
— Руки коротки! Ни того, ни другого не посмеете тронуть!
— Ты что это, — дядя Нико, навалившись грудью на стол, уставился грозным взглядом на бригадира. Брови его были нахмурены, мелкие морщинки, разбегавшиеся от глаз, обозначились резче. — Ты что это, против колхоза решил пойти?
— Нет. Против комиссии.
— Рева-аз! Поостерегись! Я ведь знаю тебя и снаружи, и изнутри, как солдат свой котелок! Знаю, отчего у тебя живот схватывает! Сабеда тут ни при чем. Если тебе неизвестно, что ожидает присвоителя или расхитителя колхозного имущества, что ж, научим. Выискался тут заступник угнетенных и обиженных! Точно у него больше, чем у меня, болит душа за эту бедную женщину!