Качели
Шрифт:
Она колебалась. Павел был первым мужчиной, пробудившим в ней чувственность. Звёзд с неба он не хватал, читал одни детективы, стоически терпел, когда она ставила на проигрыватель пластинки с любимыми композиторами: Моцартом, Григом. В нём была надёжность. Не выпивоха, не бабник, руки золотые: в два счёта починит электроплитку, утюг, врежет в дверь новый замок. Идеальный спутник жизни.
Что-то, однако, мешало дать согласие, труднопреодолимый какой-то порожек. Был случай, они решили провести неделю в профсоюзном пансионате на Сыр-Дарье. Сняли деревянный домик на сваях, ловили рыбу, катались на лодке. На третьи сутки она затосковала: им не о чем было говорить.
Мир Павел, точно, собой не заслонял. В глубине души она сознавала: проживёт спокойно без него. Не затоскует, не помчится сломя голову едва лишь он позовёт. Могла вообразить себя с другим мужчиной, неважно, с кем именно – главное, что это не выглядело невозможным: почему, собственно говоря, нет?
В Анголу он уехал один, они переписывались. Павел на что-то надеялся, она его не разочаровывала: не знаешь как повернётся жизнь, верный мужчина на запасном пути никогда не помешает…
За несколько дней до её отъезда из Мурманска, в пятом часу утра в спящей квартире раздался телефонный звонок. Первым у телефонного аппарата оказался разбуженный отчим.
– Ксения, – отворил дверь в её комнату. – Там тебе звонят по междугороднему…
Полусонная, натянув на плечи одеяло она прошла к телефонному столику, взяла трубку.
«Минуту, сейчас будете говорить»… – услышала голос дежурной телефонистки.
Переминалась на холодном полу босыми ногами, придвинула кресло, села. В трубке прозвучал срывающийся Женечкин голосок:
«Алло! Ксюша? Это я! Не перебивай, ладно? Я с междугородного пункта, звоню по талону… У меня только семь минут»…
На линии потрескивало, попискивало, переговаривались какие-то посторонние голоса. Она подтянула ноги к подбородку, закуталась плотнее в одеяло.
«Ксюша! – с чувством говорила Женечка. – То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, об этом не должен знать ни один человек. Иначе произойдёт трагедия!»
Женечка на том конце провода торопилась, глотала слова.
«У нас с ним произошло, понимаешь! Он меня взял как женщину. Уже несколько раз… Я тебя, наверное, разбудила, да? Ксюшенька, родная, прости! Я так счастлива! Только умоляю, слышишь? Никому ни слова! Обещаешь?»
Из спальни вышла заспанная мать, спросила вполголоса:
– Что-то случилось, дочка? Кто звонит?
Она махнула рукой:
– Иди, всё в порядке.
И, следом, в трубку:
– Кто, чёрт возьми, взял тебя как женщину? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?
«Как ты не поймёшь, Ксюша! – послышался ответ. – Это же он! Неужели не догадываешься? Он, он!»
В трубке проскрипела мембрана, механический голос телефонистки произнёс:
«Абонент, ваше время истекло!»
Раздались короткие гудки.
4.
О грехопадении Кициса говорили в те дни не меньше, чем о последовавшем вскоре падении Берлинской стены. Говорили в основном университетские женщины. Им, что называется, наплевали в душу. Идеальный мужчина, рыцарь без страха и упрёка оказался на поверку заурядным потаскуном,
Публика ожидала дальнейшего развития событий, и они не замедлили последовать. Продолжавшая хранить тайну отношений с Кицисом Женечка тайно сделала аборт. Тайна немедленно сделалась всеобщей.
«Что-то нас ждёт впереди?» – злорадствовали мигом возненавидевшие Кициса оскорблённые поклонницы.
Кумир ничем себя не выдавал. Связь с геологичкой не афишировал, продолжал как ни в чем не бывало появляться с прежней пассией. Осчастливленная Женечка честно держала язык за зубами доверяя под величайшим секретом подробности отношений со знаменитым любовником ей одной: знала, что она не проболтается.
Подругу было не узнать. Куда девалась большеротая, с наивной чёлкой на лбу провинциалка по любому поводу удивленно распахивавшая глаза? Любившая восклицать: «Ну ты!» и «Ой, это прямо!..» У неё изменилось всё: походка, причёска, глаза, способ выражать мысли. Как заметил редактировавший университетскую юмористическую газету «Колючка» признанный сердцеед и остряк Эдик Акопян: «Я снова поверил в Дарвина. Эволюция может творить чудеса». Чего не смогла достичь вузовская система воспитания и дружески опекавшая чокнутую геологичку Ксения сделали любовь и страсть.
– Я буду достойна его, вот увидишь, Ксюша!
Женечка стала посещать открытый для школьников старших классов дневной музыкальный лекторий «Знаете ли вы классическую музыку?» (Кицис играл на фортепиано). Вечно голодная как крыса, стрелявшая где только можно десятку взаймы сшила в ателье Дома офицеров, самом дорогом в городе, шикарный костюм из серебристо-бежевого итальянского велюра в котором появилась на факультетском вечере подобно Золушке из сказки Перро.
В воздухе запахло грозой: у Женечки появились поклонники – такое и во сне не могло присниться! Причём, не завалящие неудачники готовые на любой вариант, нет! Ребята из первого эшелона, имевшие богатый выбор, и в их числе богач и кутила Эдик Акопян, в активе которого значились собственный мотоцикл «Иж-350» и любящий папа торговавший пивом на городском рынке.
Женечка повела искусную игру. Не строила из себя недотрогу, поклонников сходу не отвергала. Позволила Акопяну сводить себя вечером на шашлык и белое вино в «Стекляшку» с последующим провожанием на заднем сидении мотоцикла, но, однако, без заезда в Эдикину холостяцкую кооперативку, о чём редактор «Колючки» её всю дорогу умолял. Душу свою и тело Женечка берегла для единственного избранника…
5.
Странная, необъяснимая вещь – чувство, в жизни не угадаешь, какое выкинет коленце. Он же совершенно Ксении не нравился. Нисколечко!
Как-то ей навязали со стороны кафедры физкультуры поручение: провести воскресный однодневный турпоход в Голубиное ущелье в окрестных горах. В группе оказался Кицис окончивший к тому времени аспирантуру, читавший курс по истории театра на искусствоведческом отделении филфака. Рядом, разумеется, была Алла.
Ксения наблюдала за ними – в автобусе, перевозившем группу на горную турбазу, во время пешего перехода с несколькими запланированными подъёмами, спусками и короткими привалами.
Они выделялись среди остальных участников похода – бросавшейся в глаза спортивной формой, горными ботинками импортного производства. Кицис с чудным ровным загаром на лице был в ярко-алой штормовке и вязаной тирольской шапочке, с биноклем на шее.