Кадеты императрицы
Шрифт:
Гранлис стал снова задыхаться, ловить дыхание… Наконец он справился со своим волнением и снова заговорил:
— Иммармон?..
Микеле опустил голову.
— Прюнже?..
То же молчание последовало в ответ.
— Убиты? — задыхаясь, прошептал Гранлис.
— Да.
— Какой ужас!
Он замолчал, охвативши голову руками.
Тяжкие, горькие мысли неслись, теснились, сталкивались в его больном, лихорадочном мозгу, казалось, готовы были разнести его голову на части…
— Умерли!.. За меня! — шептал он
Но тут Людовик потерял сознание.
Микеле поспешил разжать ему зубы и влил в рот три чайные ложки коньяку.
Это подействовало. Раненый скоро пришел в себя и заговорил несколько охрипшим голосом.
— Благодарю еще раз! — прошептал он. — Нагнитесь, это вам одному!
И принц зашептал короткими, отрывистыми фразами.
При первой же услышанной фразе Микеле, фанатически преданный империи, подскочил как ужаленный, испустив какое-то глухое восклицание, а потом словно замер на месте. Но, по мере того как развивалась эта непостижимая исповедь, его лицо становилось с минуты на минуту холоднее и строже.
Заключительные слова исповеди Гранлиса были следующие:
— Бертран Микеле де Марш… Вы здесь единственный хранитель этой государственной тайны. Пусть же император знает по крайней мере, что я умер за него, чуждый ненависти, ослепленный его славой, и что я… прощаю ему!
— Ого! — проворчал Микеле, шокированный последними словами.
Но Гранлис снова заговорил:
— Клянусь… к моему прискорбию! — ответил Микеле. — Благодарю вас за оказанную честь, но я тысячу раз предпочел бы лучше ничего не знать. Это страшно стеснит меня… Вы поправитесь, и я позабуду ваши слова. Я не выдам вас и сохраню вашу тайну. Я, как и прежде, останусь только вашим товарищем. Но выслушайте внимательно и вы: если вы — сохрани бог! — вздумаете предпринять что-нибудь против императора, знайте, что вы найдете меня на своем пути!
— Если я выздоровею… — грустно прошептал больной. — Нет-нет, будьте покойны: я умру… Это лучше. На что мне жизнь?.. — Его снова охватили беспамятство и бред. — На что мне жизнь, — повторил он, — без любви… без нее… без Полины?..
Микеле силой уложил его в постель и постарался успокоить. Когда больной уснул, он вернулся к своим мыслям.
— Вот так-так! — промолвил он вполголоса. — В чудном я оказался положении! Ведь молчание — то же сообщничество!
Сложивши
Часов около десяти за Микеле явился один из светских офицеров: император требовал его к себе.
Будь это накануне, честный и безупречный воин плясал бы от счастья, но с этой ночи тайна принца тяжким гнетом налегла на его душу и омрачала совесть. Ему казалось, что он виновен перед великим и возлюбленным вождем, а между тем он был неповинен…
Микеле вошел в императорскую палатку и предстал перед Наполеоном, окруженным всей плеядой своих славных сподвижников. Тут были Бертье, Ланн, Ожеро, Ней, Сульт, Даву, Дюрок, Савари и многие другие.
Вслед за несколькими другими офицерами, отличившимися в последнем деле, наступила очередь Микеле. Когда было провозглашено его имя, Бертье наклонился к плечу императора и что-то шепнул ему. Тот молча кивнул головой, словно хотел сказать: «Да-да, я знаю», — и, повернувшись к офицеру, сказал:
— Приблизься!.. Так! Ты защищал знамя под Эйлау… Вчера ты доказал свою находчивость и храбрость; ты сумел прорваться там, где другие погибли… — Он ущипнул Микеле за ухо и продолжал: — Я доволен тобой, а между тем ты принадлежишь к очень… подозрительному полку… Но вины, конечно, так же индивидуальны, как и заслуги. Да, я доволен тобой, и вот доказательство! — И, взяв из рук Савари крест Почетного легиона, император собственноручно прикрепил его на груди Микеле.
Последний побледнел как снег; вся кровь прилила к его сердцу. Его охватила нервная дрожь.
— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Наполеон, — ты умеешь дрожать! Вот чего бы я никогда не подумал!
— Ваше величество, — прошептал Микеле, — моя кровь… вся моя жизнь…
— Еще бы! Я на них рассчитываю, — прервал его император. — Ах да, послушай-ка!.. Не знаешь ли ты, почему трое из твоих товарищей взяли на себя очередь четвертого во вчерашней очереди гонцов-ординарцев?
— Знаю, ваше величество!
И, проклиная в душе Гранлиса с его непрошеной исповедью, Микеле ответил по-своему на заданный вопрос. Если он не солгал, то одновременно с этим он уклонился и от правды… Увы, и это перед тем, ради кого он был рад умереть!
— Потому, ваше величество, — сказал он, — что господин де Гранлис был уже тяжко ранен и еле держался в седле… Трое остальных были его друзья детства. Вот и все. Двое из них уже убиты, ваше величество, а двое других умирают…
Император как будто поверил этой версии.
— Хорошо, друг мой. Продолжай, как ты начал… я буду иметь тебя в виду.
Микеле взял под козырек и отошел в глубь палатки. Он был одновременно и безмерно счастлив, и безгранично недоволен собой. Ах, зачем только принцу понадобилось избрать его своим поверенным!.. Не будь этого, его счастье было бы так полно!