Кадеты императрицы
Шрифт:
Все прежние колебания Луизы рассыпались в прах: с подобными разбойниками, как Бруслар, все средства хороши.
Против тех, кто не стыдился убивать часовых из-за спины, отравлять источники, из которых пили солдаты, являются допустимыми и разрешенными все самые гнусные, самые чудовищные и предательские поступки. Долой уважение к хозяину дома! Долой благодарность за его кров, за его хлеб-соль!
Она могла со спокойной совестью отомстить за своего мужа и охранить императора, убив этого человека. Она была права, и ее совесть оставалась чистой и незапятнанной.
Эти соображения успокоили Луизу
Сидя теперь, опершись красивой золотистой головкой на полную руку перед старым, страстно влюбленным в нее вандейцем, она была готова на все жертвы: жертву своего тела, жертву своей жизни, на все, лишь бы добиться своей цели — уничтожить эту враждебную силу и заставить навеки замолчать ненавистный язык.
X
Три дня прошли в проявлении безумной страсти со стороны мужчины и знаков нежного участия и лукавого любопытства со стороны женщины, в сердце которой любовь, казалось, возбуждала ответные чувства.
Предлогом ее пребывания служила все та же непогода. Действительно, море было бурно, и суда не рисковали пускаться в путь.
Однако в редкие минуты спокойствия обитатели замка выходили на морской берег. Эта странная парочка одиноко бродила по мокрому песку, останавливаясь по временам, чтобы обменяться нежным взглядом и улыбкой.
Шевалье теперь уже не сомневался в своей победе. Луиза краснела под его пламенными взглядами, опиралась на его руку при трудных переходах и не спешила отнять свою руку по миновании опасности.
Шевалье был на седьмом небе. В его жизни прошло много женщин, он имел много связей, продолжительных и мимолетных, но еще никогда до этого раза не испытывал такой полноты чувства, такой остроты страсти. Эта любовь, налетевшая на него неожиданным ураганом на склоне его лет, была как бы ярким, прощальным закатом, последним осенним «прости». Она затмила собой все его предыдущие привязанности. Ему казалось, что он обрел свой идеал, долго и тщетно разыскиваемую редкую жемчужину.
Ни Диана д’Этиоль, ни де Вобадон, ни Роза Банвилль, ни мадемуазель Дотинвиль, ни Эме Беррюэ, ни де ла Вакери, ни д’Анжу, ни одна из многих, чьи имена уже давно стерлись из его памяти, — ни одна из них не производила на него такого чарующего впечатления, как эта незнакомка, загнанная под его кров ураганом, как раненая чайка. Эта женщина была блистательным венцом его карьеры прославленного донжуана.
Когда на небе показалось яркое солнце, золотя своими лучами прибрежный песок, Луиза снова заговорила о необходимости своего отъезда в Англию, о муже. Но в ее тоне звучали неуверенность и нотка грустного сожаления.
Шевалье и слышать ничего не хотел. Одна мысль о разлуке леденила его кровь. Ее муж? Ах, что ему за дело до этого мужа! Он даже не пытался узнавать его имя, чтобы оградить себя от упреков совести. Англия? Что за фантазия? На что нужен этот морской переезд?
Однажды вечером он рискнул сказать:
— На что вам уезжать? Или вам здесь плохо?
— Ах нет, мне здесь, наоборот, слишком хорошо! — ответила Луиза со вздохом и тотчас же потупилась, словно спохватившись.
Но шевалье сиял. Это было признание! Он так пламенно добивался его. И вот наконец оно прозвучало!
Луиза, со своей
Да, все это так, все это она прекрасно понимала, давно решилась на это. Но теперь, когда близилась роковая минута, все ее существо громко кричало и восставало от ужаса и отвращения.
Так прошла целая неделя. Луиза не решалась, а шевалье с каждым днем распалялся все сильнее и сильнее.
Он то молил, то уговаривал, то грозил употребить насилие, но мгновение спустя снова молил ее чуть не со слезами.
— Зачем вы мучаете меня, Луиза? — говорил он со стоном. — Зачем? Ведь я знаю, что вы любите меня… Я читаю это в ваших глаза, а ваши глаза не лгут… Сжальтесь, Луиза… Клянусь вам, что я предпочел бы смерть этой медленной пытке.
Слушая эти жалобы, несчастная вдова хотела отхлестать по щекам этого похотливого старика. Ей хотелось сбросить с себя маску и обнаружить всю свою ненависть, всю непримиримую вражду, всю ярость и омерзение. Но она героически сдерживалась и, предвкушая всю сладость победы, призывала себе на помощь незабвенный образ мужа, вопиющий об отмщении. С этой целью она превозмогала свои чувства и предоставляла свои руки отвратительным, жадным поцелуям своего обманутого врага.
Наконец Луизе пришлось уступить. Однажды вечером ее второй ужасный, но, к счастью, нетребовательный поклонник, Бернар, отправился с рыбаками на ночной улов. Бруслар закрыл за ним дверь и, вернувшись к своему кумиру, снова начал свои обычные иеремиады.
— Мы одни, Луиза, совсем одни, на всю ночь, — сказал он. — Какой дивный случай для влюбленных! Смотрите, Луиза, я у ваших ног! Луиза, сжалься надо мной, будь моей! Зачем ты мучаешь меня? Чего страшишься? Никто не узнает. Верь мне, я порядочный человек. Наконец, я уже вышел из тех лет, когда хвастаются своими победами и кричат имя своей возлюбленной на всех перекрестках. Смотри, я так силен, что мог бы сломить тебя, как соломинку… Но нет! Я хочу, чтобы ты сама, добровольно отдалась мне, Луиза. Я хочу, чтобы ты сама сделала мне этот бесценный дар. Будь милосердна… Послушайся голоса своего сердца!.. Я уверен, что оно молит тебя за меня…
Он был почти прекрасен, окруженный ореолом своего искреннего чувства, своей сильной страсти.
Тогда Луиза де Кастеле разразилась громким смехом, каким она смеялась в короткий период своего счастья. Она покорялась неизбежности. Отсутствие Бернара действительно давало все шансы на успех. Она хохотала в последний раз…
Шевалье с удивлением глядел на нее, а потом, приняв этот нервный смех за проявление долго сдерживаемой страсти, сильным движением притянул к себе на грудь Луизу, крепко обнял ее и обжег ее губы огненным поцелуем.