Кафе «Ностальгия»

Вальдес Зое

– Самуэль, я знала, что твоя мать убила твоего отца. Мне все известно. Это я была автором тех писем, которые она нашла в платяном шкафу. Я не знаю, помнишь ли ты то время, когда отец водил тебя в парк Влюбленных, или Философов – называй как хочешь, – поиграть в бейсбол; это я каждый раз, как штык, появлялась на балконе дома Минервы в тот момент, когда вы проходили под ним. Однажды я сбросила сверху плетеную корзинку, твой отец вытащил из нее пачку писем. Ты спросил, кто я такая, он ответил, что я мамина подружка. После этого я увидела твоего отца лишь тогда, когда его выносили из дома на носилках. Мина в тот день была со мной, возможно, поэтому она стала другом вашей семьи – твоей бабушки и тебя. Я думаю, что она переложила мою вину на себя, так как

все произошло на балконе ее дома. Я даже предположить не могла, что тем подростком, который появился на вечеринке на крыше у Монги, был ты. Еще меньше я могла представить себе, что ты объявишься здесь, в Париже, что поселишься рядом со мной, что мы сделаемся друзьями, хотя, не буду скрывать, чтение дневника зародило во мне некоторые подозрения, терзавшие меня до вчерашнего дня, но я не хотела, чтобы они подтвердились.

По мере того как я заполняла словами сероватый день, Самуэль изменял положение тела: он опустил руку, открыв лицо; он ничего не разглядывал, просто смотрел куда-то перед собой, потом переместился на сиденье, подтянул ноги, скрестил их на тибетский манер, деланно почесал мочку левого уха, сжал губы, наклонил голову и посмотрел на меня. Я, в свою очередь, отвернулась, так что не смогла понять, расслышал ли он мою последнюю фразу. Я уловила, как он едва слышно пробормотал:

– Вот так случайность. Впрочем, бывает и похуже. Например, если бы мы оказались братом и сестрой и влюбились друг в друга, не зная об этом, как Леонардо и Сесилия. Или же родились в другие времена и были бы обречены на разлуку, как Абеляр и Элоиза. [225]

225

Пьер Абеляр(1079–1142), французский теолог и философ, известна история его любви к Элоизе, с которой он обменивался письмами.

Повернувшись к нему, я увидела, что он сдавил руками виски, отчего на его лице особенно отчетливо прорисовывались скулы; пелена пыли и слезы, стоявшие в глазах, приглушали прекрасный контраст его черных зрачков с крошечными блестящими желтыми пятнышками, которые напоминали две золотые косточки, вкрапленные в два черных агата, плавающих, в свою очередь, в полных молока раскосых сосудах. В одно мгновение сотни морщинок искривили рот, и сколько бы он ни кусал губы, они все равно сжимались, превращая лицо в гримасу, в которой вряд ли сквозило беспокойство.

– Вот так к нам возвращается прошлое, – пробормотал он приглушенным голосом.

– К тебе. Ведь я прожила с этой мукой всю жизнь. Не думаю, что сейчас подходящий момент, чтобы избавиться от нее, и вряд ли ты сможешь мне в этом помочь.

– Но встретились мы вновь неслучайно. – Он обратил мою надежду в жалобный стон.

– Мы должны будем начать с нуля, но уже зная все. Я и ты, вместе, – решилась предложить я.

– Если хорошо подумать… – снова им овладело сомнение. – Нам нужно отдохнуть друг от друга, разъехаться на время, это самое лучшее. Я, наверное, все равно буду думать о тебе. Но вдруг я расхочу спать с тобой. Так или иначе, ты будешь сравнивать со мной моего отца. – Конечно же, это относилось к сексу.

– Я никогда не спала с ним, ничего более чудовищного нельзя придумать; у нас не было ни одного свидания, я никогда не разговаривала с ним. Так что он не изменял твоей матери, она неверно все поняла, – оправдывала я свою погибшую любовь.

– Это не так. Я частенько сопровождал отца в дом Сан-Хуан-де-Диос между улицами Вильегас и Монсеррат; я знал, что наверху в одной из комнат его ждала женщина; отец оставлял меня со своим другом, который водил меня в кинотеатр «Актуалидадес» на «Кота в сапогах»; и не сосчитать, сколько раз я видел этот мультфильм. После сеанса отец поджидал меня, покуривая около магазинчика на углу. Я знал, что эта девица была моложе моего старика, потому что его дружок постоянно спрашивал:

«Ну, давай рассказывай, как там Юная Плоть держалась сегодня?» Отец закатывал глаза, глубоко затягивался, почти разом превращая сигарету в горку пепла, потом судорожно вздыхал: «Нежнейше, нежнейше, она доходит со мной до полного изнеможения».

Самуэль разошелся, не думая о том, что я могла все принять на свой счет и, понятное дело, покраснеть от стыда.

– Клянусь, в том доме была не я. Клянусь тебе всеми святыми, что у меня с твоим отцом ничего не было, – я яростно защищалась.

– И с письмами тоже была не ты, – ответил он убежденно.

– Письма мои. Твоего отца звали Хорхе. Ты их читал когда-нибудь? – прервала я его, совершенно уже не владея собой.

– Я очень долго ждал, адвокат матери приложил все силы, чтобы мне разрешили полистать их, но они не позволили оставить мне письма на память, они в архивах Верховного суда.

– Тебе говорит что-нибудь фраза «Сочный Хорхе» или «Питательный Хорхе»? Я их так озаглавила.

– Ты права. Хотя теперь мне тоже все понятно. Никто не скажет «сочный» или «питательный», не попробовав прежде на вкус, – сказал он с иронией.

– Это была только форма, чтобы привлечь его, всего лишь простой способ, – я почти уже умоляла Самуэля.

– И что же там тогда было? С кем он кувыркался в постели в доме Сан-Хуан-де-Диос по понедельникам, средам и пятницам с двух до четырех дня? Полагаю, мне ничего не остается, как поверить в то, что не с тобой, – он начал выходить из себя.

– Не со мной, – я вдруг обрела уверенность: эта история меня мало касается, надо прекращать этот разговор, мне плевать на все его дурацкие подозрения.

– Марсела, пойдем лучше домой. У меня голова разболелась, – он произнес это с той же интонацией, какая звучала в его голосе в начале нашей сегодняшней встречи, то есть со смиренной нежностью, словно бы отказывался от своего недавнего приступа подозрительности и неверия.

Мы сократили путь, двинувшись наискосок к бульвару Сен-Жермен, вскоре прошли мимо Института Арабского мира, в полном молчании перешли через мост Салли. Дорогой мы все же обменялись парой фраз по поводу торговых палаток, моды и последних новинок кино. На острове Сен-Луи, там, где начинается мост Анри IV, Самуэль улыбнулся, и через мгновение улыбка перешла в слабый смешок.

– Кто бы рассказал моему отцу, что мне доведется втрескаться в его подружку! – воскликнул он.

– Не вижу ничего смешного. Кроме того я тебе уже сказала: я его только видела, не более того; я всего лишь написала два десятка писем. Не отрицаю, он был мне симпатичен, но от этого до того, что ты думаешь… Подумай, что ты несешь…

Я рванулась вперед и бегом добралась до дома; закрыв нижний замок на три оборота, проглотила три таблетки и только тогда пришла в себя.

Мы неделю не разговаривали; наконец возобновили наши отношения, как обычные соседи, уважающие чужие права и строго блюдущие свои интересы. Через месяц он пригласил меня на вечеринку, я согласилась, она прошла как обычно, мы потанцевали, попили, поели, повеселились, а вернувшись, попрощались на пороге наших квартир, и больше ничего. Ни тебе заходи, подожди, я сейчас приготовлю что-нибудь попить, включи-ка телевизор, может, там что-то интересное идет, передача о Серже Генсбуре [226] или мистический триллер, не уходи, мне не нравится одной смотреть на эти потоки крови, останься со мной, обними меня, ой, залезай-ка ко мне в постельку. Не касайся моей груди, не лезь ко мне, убери-ка свою штучку, гадкий мальчишка, я ведь тоже не из камня, мы же как брат и сестра, зачем нам рушить дружбу… И в самом деле, пусть исчезнет эта муза, не берегущая наши отношения.

226

Серж Генсбур(наст, имя Люсьен Гинзбург, 1928–1991) – французский бард, актер и кинематографист.