Кафе «Ностальгия»
Шрифт:
На вечеринках у Анисий мало говорили о политике, хотя сама эта тема крайне часто возникала в разговорах островитян, но, к счастью, у Анисий собирались люди, желавшие забыть грязное политиканство, которым они были сыты по горло еще там, на острове, а сюда приходили, чтобы напиться, вдоволь поесть, потанцевать да трахнуться с кем-нибудь в свое удовольствие. Что совсем не мешало им время от времени вдруг ни с того ни с сего устраивать скандалы, потому что они, дескать, по-разному оценивают застывшую реальность (которой уже почти сорок лет) Того Острова, французские выборы
– Меня не интересует политика, – лез на рожон Самуэль. – У меня уже в печенках сидит это дерьмо, везде одно и то же: деньги и власть.
– Не говори так, дружище, здесь не то, что там, здесь настоящие партии, подлинные выборы, благие намерения… – говорил молодой человек, живущий во Франции уже семь лет; он работал швейцаром в частной дискотеке, которой заправлял один колумбиец.
– И дурные намерения тоже. Мир – наисмешнейшая вещь, старик. Что значит: правые или левые? Для меня это бессмыслица. Одни только обещания искоренить безработицу, и ничего больше, сплошная болтовня. Политика – это одно, а реальная жизнь – совершенно другое, – говоривший это жил здесь нелегально, с самого начала поведя себя неправильно: он стал добиваться политического убежища, ему целый год отказывали, он обращался в другие инстанции и теперь ждал окончательного решения. Которое совершенно запросто могло обернуться высылкой в третью страну.
– Я считаю, есть люди и плохие, и хорошие, в любом обществе хватает и тех, и других, честных и бесчестных, – высказала свое мнение Вера, журналистка-буддистка.
– Перестань, так говорить – детский сад. А что ты скажешь о фашизме? Не говори только, что и среди фашистов есть хорошие люди. Черт, Вера, это же человеконенавистники! – выходил из себя тот, кто женился здесь по любви на беременной арлезианке, та, испуганная, сидела рядом, она, по всей видимости, никогда не видела, чтобы о политике спорили с такой же, или даже с еще большей, страстью с какой обсуждается футбольный матч.
– Ты прав, они погубили столько невинных а все потому, что кое-кто почивал на лаврах, – подметила Вера.
– Не отрицаю, но чего ждут остальные? Если сейчас не оторвать от стула свою задницу, то потом будет уже поздно, – заявил тот парень что добивался политического убежища. – На Том Острове я был обречен быть иностранцем. Я даже забыл, сколько раз, когда меня задерживали, я вынужден был прикидываться то шведом, то итальянцем, то мексиканцем. Здесь я наконец как раз иностранец и сижу все в том же дерьме.
– А я надеюсь и верю, что добрые люди когда-нибудь добьются перемен, – вдруг ляпнула я, и все уставились на меня с умилением.
– Бог с тобой. Мне и думать не хочется, что в двухтысячном году мне придется вновь собирать манатки и начинать с нуля на новом месте, и это в сорок-то лет, – возразила Анисия.
– Все будет хорошо, – пообещала
– Хорошо бы если так. Потому что с этими новыми их поветриями вряд ли меня потерпят здесь или где-то еще в Европе, – поправляя волосы кончиками пальцев, подала голос одна мулатка.
– Если дела пойдут скверно, вернемся на Тот Остров. Давайте надеяться, что к тому времени там будет свобода, – попытался закончить разговор Пачи.
– Хрен вам, а не возвращение! – вступил Сесар. – Если я сделаю такое, значит, должно будет произойти что-то из ряда вон выходящее! Я не собираюсь терпеть ни грамма оскорблений, никакого давления, никаких подлых обманов в Ливане… – последние слова означали в данном случае то, что он не потерпит никакого вида унижений.
Я едва было не рассказала им, как вернулась на родину, но удержалась, потому что мой рассказ разрушил бы множество иллюзий или, наоборот, они стали бы издеваться надо мной, называть предателем и продажной шкурой.
– В любом случае, мы всегда останемся в оппозиции, – заявил Самуэль, остальные посмотрели на него вопросительно, повисло неловкое молчание. – Ну, понятно, мы – это в большинстве случаев интеллектуалы и творческие люди.
– Я, если к власти придут новые левые, в оппозиции не буду, – возразил Пачи.
– Посмотрим. Я согласен с тобой, но только если на самом деле придут новые, демократические, справедливые, честные… И так далее. Когда дубина в руке – стоит ли поддерживать такую власть!
– Дубина или скипетр? – снова вступила в разговор Вера. – И какую роль играет женщина в ваших будущих планах?
– Будущее – женщина, – изрек Самуэль.
– Расхожая фразочка, а если более конкретно? – настаивала журналистка.
– А ты что, думаешь выхлопотать себе должность Первого министра? – съязвила Анисия.
– Я – нет, но многим женщинам это по силам. В конце концов, давайте сменим тему. Я не люблю американцев.
– А кого ты любишь? Французов, обирающих памятники и растаскивающих произведения искусства? Испанцев, имеющих мулаток в пятизвездных отелях? Канадцев, заполоняющих пляжи твоего детства? Итальянцев, выкуривающих целые табачные поля и выпивающих лучший ром? Американцы ближе всех: свержение ненавистного режима обошлось бы дешевле, – говорила Анисия.
– Американцы пусть катятся к черту. Лучшим выходом было бы правительство из тех, кто живет и в стране, и за ее пределами, – Сесар разрешал ситуацию так же, как создавал картину, – одним взмахом кисти.
– Это утопия. Диктатура добьется только одного – чем дальше, тем больше люди будут любить американцев, – сказала я.
– Что ты имеешь против утопии? – вступил в разговор молодой человек.
– Я – ничего. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Как бы то ни было, вряд ли правильно крыть всех матом и вернуться на следующий день после того, как там все поменяется, если вообще что-нибудь поменяется. На мой взгляд, лучше всего подождать. Понаблюдать, а потом принять решение.