Каин Л. Избранное, расширяемое издание
Шрифт:
В пятом классе, или около того, все подсели на жвачку со вкусом резины. Потом, классу к седьмому, она приобрела вкус и твердость пластмассы, но это позже. А в пятом, когда народ жевал резиновую резину на всех углах, казалось, что это невероятно круто. Все эти пузыри, вкладыши, наклейки с голыми бабами и машинами вызывали некий неопределённый трепет. И тут тоже был простор для споров: «как правильно надувать пузыри» (кстати, попробовал бы кто сейчас надуть пузырь из той жвачки); «сколько можно жевать одну жвачку»; «сколько разновидностей каких вкладышей существует» — и так далее. Народ спорил — я был в стороне, я не жевал жвачку.
В девятом классе у меня чётко проявился интерес к десктопному программированию, и я начал шпарить всякую хрень на турбо-паскале. Тогда этот
К одиннадцатому классу я стал маленькой звездой, отстал по всем дисциплинам — и мне было всё равно. Я почти не бывал на уроках, потому что постоянно ездил по концертам, так что споры шли мимо меня. А люди спорили — на этот раз пытаясь казаться умными и рассудительными. Спорили в основном об учёбе, будущем — ну и по-прежнему умели пинать по головам да курить-материться. Конец школы был жёстче всего по темам и суждениям.
А потом… да, а потом — отрезало. Исчезло всё. Вокруг, в смысле. После окончания школы мир стал аморфным и бессмысленным, как воск оплавившейся свечи. Не было формы, не было скелета. И стало понятно, что пора начинать спорить, наконец.
Не вышло.
Нас съедят
Все мы — поэты, музыканты, писатели, художники, учёные, философы… Хотя, нет, философов — вычеркнуть. Так вот, все мы, деятели творческого и интеллектуального труда (кроме философов) вечно «поём» о том, что всё плохо. Понятное дело, говорю я не обо всех ста процентах, а об основной массе по России (ОМПР). Когда всё хорошо — мы поём, что всё плохо, когда всё плохо — мы поём, что всё плохо. Такая, надо сказать, стабильность.
А всё потому, что ОМПР воспринимает этот самый творческий и интеллектуальный труд, первым делом, как инструмент донесения правды. Не СМИ («Фу, коррумпированные все»), не листовки и выступления политиков («Эти всегда врут!»). Именно творчество — книги, песни, картины, фотография.
Вот была у нас тирания, и жилось нам плохо. В чём разница между нами и неграми из Гарлема, которым тоже жилось ужас как отвратно? А вот в чём. У негров, у самих негров, внутри их общин не поощрялись доносы, их было некуда отправить, и они все всё знали. Незачем было распространять правду, правда была скучна и разрешена. Да, рэп всё равно возник, но раньше возник спиричуэлс. Раньше возник блюз, джаз, соул.
Мы вечно в ауте, и мы сами себя в него помещаем. Мы пытаемся быть политкорректными, и при этом срём там, где живём. Такова наша русская, щедрая душа. Наши песни повествуют о том, что мы все в жопе и никогда из неё не вылезем. Наша популярная фантастика рассказывает о будущем, в котором невозможно дышать воздухом. Да какого хрена, чего мы вообще добьёмся, куда мы придём, если мы сами не верим в своё будущее?
Мы похожи на грибы. Честное слово, мы — грибы. Мы лежим в корзинке, и вот один гриб начинает говорить: «О, чуваки! Нас везут на дискотеку!» А другие ему отвечают: «Не зноби. Нас съедят». А потом их приносят в теплицу и высаживают. Потом — собирают, приносят в другую теплицу и высаживают. И так — каждый раз. «О, мы на дискотеку!» — «Нас съедят». А грибов всё больше и больше. И уже пора бы есть, а то все другие растения подыхают от наплыва грибов. А грибы всё упорно ноют: «Нас съедят. Нас съедят. Нас съедят. Нас съедят».
Возвращение. Фильм
Посмотрел на днях фильм Андрея Звягинцева «Возвращение». Несмотря на один большой косяк (по моему мнению), фильм очень и очень сильный.
Идея фильма на первый взгляд поверхностна и проста. Два брата живут без отца, с матерью и бабушкой. И вот однажды приезжает отец. Отец вытаскивает их на остров, по пути и на острове происходят какие-то события. Всё просто и прозрачно. Но только на
Раньше я слыхал упоминания об этом фильме. Почему-то народ утверждал, что отец вернулся из тюрьмы. В принципе, на первый взгляд кажется, что эта позиция — обоснована. Его не было двенадцать лет, мать говорила, что он — лётчик (достаточно стереотипный образ отца, когда он погиб или в тюрьме), вернулся — седой и с жёсткими жизненными принципами, этакий герой песни русского шансонье. Плюс к тому чисто визуально — постоянно какие-то каземтаные стены везде, намёки на тюремный сленг и так далее. Но это всё — первый взгляд, не более.
Почти с самого начала появляются отсылки к концу фильма. Дети ведут дневник, и «главы» этого самого дневника действуют и в фильме («среда», «четверг» и т.п.). То есть сюжет фильма уже как бы записан, и действие разворачивается, опираясь на эти самые записи. Соответственно, дети уже как бы знают, что их ждёт, что случится в конце. Знают, и тем не менее принимают этот путь — младший из вредности, старший — просто покоряется судьбе. Дополнительное пояснение пути есть в конце, когда показывается серия «путевых» фотографий. На них присутствует мама (а она вообще не ездила с ними на остров), но отца нет ни на одном снимке. Так же связь начала и конца жёстко установлена эпизодами с вышками. В начале младший брат не отваживается прыгнуть с вышки, за что его друзья (и даже брат) отворачиваются от него и называют трусом и козлом (опять же — мелкая отсылка к тюремному жаргону, «козёл» — опущенный). А в конце — снова эпизод с вышкой, где младший брат в истерике и от страха лезет на вышку, и вопит, что спрыгнет.
Занимательно, что вместо него с вышки падает отец, как бы начиная, таким образом, возвращение туда, откуда пришёл (т.е. в царство мертвых, небытия и т.п.; его не было в их жизни, потом он появился — чтоб провести некоторую инициацию, а потом он вернулся обратно, и не оставил после себя ничего, даже образа на фото).
Получается, что отец — некий проводник, производящий акт мужской инициации. Сначала он ломает быт (фактически, похищая детей), ведёт их через лес, воду, доводит до заброшенного острова (мир мёртвых), там (и по пути туда) проводит жёсткий обряд, после чего покидает их, потому что миссия завершена. А детей, как и полагается в подобных обрядах, ждёт возвращение в мир живых, которое, естественно, гораздо сложнее ухода в мир нави. Начинается самостоятельная жизнь, реальные проблемы и реальные решения проблем.
Хороший фильм. Настоящий. Сильный. Отличная игра актеров, интересный, динамичный сюжет. Прекрасная работа оператора. Чудо, а не фильм.
Бесславные ублюдки и Ирландия
Внимание! В статье содержатся описания эпизодов фильма. Если вы не хотите портить впечатление от первого просмотра, лучше не читайте далее. Если же вы всё-таки продолжаете это читать, хочу также добавить, что фильм сам по себе — крайне нестандартен, сюжет, идеи и то, как это всё подано — совершенно неожиданно, и прочитав эту статью, вы можете лишиться части удовольствия от просмотра, причём значительной части. Продолжим? Продолжим.
Оказался случайно на премьерном показе этих самых «The Inglorious Bastards», то есть «Бесславных ублюдков». Знаете, Тарантино очень любит кровь и мясо. В этом фильме тоже немало жуткой пальбы, мяса и крови. Но оно всё пущено так, что не выглядит вопиющим (как, скажем, в «От заката до рассвета»). Полностью выносят мозг батальные сцены, длительность которых, скажем, одна секунда. То есть, персонажи сидят, разговаривают, потом — начинается стрельба, всё переполняется выстрелами, а секунду спустя уже все мертвы. Ключевое убийство «главного злодея» (Гитлера) — тоже сцена крайне короткая, несмотря на то, что с ним успели натворить кучу всего. Фактически, его за пять-восемь секунд успели убить три раза, причем все три раза настолько очевидно убивают, что и слов нет. Умиляет множество сатирических моментов, в том числе, например, жёсткие и издевательские, неожиданные намёки на американскую веру в то, что они выиграли Вторую Мировую.