Как белый теплоход от пристани
Шрифт:
Вот и получается, что человеку с синдромом внутренних противоречий остаётся гармонизировать лишь в уединении с самим собой. Это не значит – запустить руки в трусы и наяривать там. Это значит, заняться творчеством. Созданием чего-то доброго и вечного. Самовыражением на уровне бога. Но столько вариантов для этого предлагает неуёмная выдумка творцов – от гербария до икебаны, от лепки снежинок из соплей до художественного свиста – как выбрать тот, что подходит именно тебе?
В детстве я рисовал карандашами. Очень любил космические корабли, но получались всё время домики с трубой и родители с руками из жопы. Даже выигрывал за это фломастеры и леденцы. То есть, подавал какие-то надежды. Но закончились
Потом были танцы. Пластичные или резкие движения телом – в зависимости от музыкального аккомпанемента. Спустя лет десять этих движений, тело осознало, что так оно двигаться больше не хочет, а хочет уже полежать.
Оно остановилось, осмотрелось и влюбилось. Безответно. И в разбитом сердце стали рождаться стихи. Поэт страдал, оплакивал свою горькую судьбину, терзал бумагу рифмами "всегда-никогда", купал в слезах чернильные строчки, но великой поэмы о жизни, которая, как известно, полное *овно, так и не кончил, потому что благополучно влюбился опять, и всё опять стало вокруг "голубым и зелёным".
На радостях я начал петь. То есть, я и раньше пел, но, как правило, не выходя из туалета, а тут меня разрывало на всю округу из открытого настежь окна. Стало понятно, что важнейшим из искусств для нас является песня и без песни дальше никак. Настала пора овладеть музыкальным инструментом – и я овладел: научился бацать на губной гармошке. Хотел сколотить на этом фундаменте феерический поп-рок-метал-джазовый бэнд, и идею даже поддержали, но репертуар малолетних рецидивистов не очень лёг на мои трели, а другого вечно пьяный дворовый гитарист Алик не имел, и она как-то не пошла.
Я убрал губную гармошку в ящик и взял в руку перо. Чужих книжек уже начитался – захотелось почитать что-нибудь своё. Но для того, чтобы прочесть что-нибудь ненужное, надо сначала написать что-нибудь ненужное, а у меня для этого не было таланта. Однако я упёрся и наработал кой-какие способности при помощи труда. Сперва это были пересказы драматичных разговоров с папой моей возлюбленной из шестого класса. Потом я поднялся до сценок в школьном КВН – настолько гениальных, что ни школьники, ни педагоги не хотели марать о них свою репутацию. И вот так пришла пора трагедий. Я писал о подростках, открывших истину, и о взрослых, которые ничего в истинах не понимают. Постепенно, от страницы к странице, я добрался до того, что сам стал таким же взрослым и с меткостью беллетриста принялся изобличать невежество подростков, плюющих, как в колодец, в мой уникальный жизненный опыт. В конце концов я научился тому, что все – и подростки, и взрослые – одинаково хороши, больше никого не наставлял, никем не притворялся и ухватил-таки парочку литературных премий для начинающих писателей, которым больше нечем заняться.
Издательства таких не замечают. И несут признание мимо. Но мне всё равно легче живётся, когда я вижу, как подрастает стопочка моих авторских стараний, моя свобода и независимость от дивана. И чем выше эта стопочка – тем меньше мне нужно чего-то ещё. Развлечения, знакомства или новый магазин дизайнерских шмоток открылся – мне не интересно. Низменные потребности сведены почти до нуля. Жаль только, что жрать хотеть не перестаётся. И денежки, как ни крути, а всё-таки пока ещё нужны. Значит, нужно увольняться с работы.
Логично? Нет. Противоречиво? Да. А это как раз то, что нужно, чтобы творчеством
Семейный триллер. Начало
"Середина лета. Погода стояла теплее обычного. В северный город въехала тёмная ночь, будто вернулась в свою квартиру, сданную белым подружкам на время. Прогревшийся за день ветерок тихо шуршал мягким, сетчатым тюлем у настежь распахнутых окон и распространял по спальне, как блаженство, звёздную пыль, подхваченную в небе.
Она прижалась к нему и с кошачьей мягкостью легла щекой ему на плечо. Её тело постанывало от только что пережитой бури удовольствия, а нежная, безо всяких признаков загара, белая кожа ещё пылала восторгом молодых, жгучих забав. Она лежала и нежилась, а разнузданный ветер, играя тенью от занавесок, то открывал, то, словно устыдясь своей наглости, снова прикрывал её наготу. Глазами большими и бездонными, как женское "Да", Она смотрела на него, рассчитывая если не на продолжение ласки, то хотя бы на её справедливое, логическое завершение.
– Скажи что-нибудь, – шепнула Она, прикрыв ресницами чувственные лучики счастья.
Он вздохнул, заполнил паузу кашлем смущения и едва слышно пробурчал, даже не взглянув на ту, которая рядом:
– Спокойной ночи.
Затем Он небрежно провел рукой по её волосам, без желания поцеловал в лоб и отвернулся, чтобы тут же уснуть. Но вдруг очнулся от прикосновения чего-то обжигающе влажного к его плечу. Оттуда, где Она лицом прилегла к его телу, Он заметил два сверкающих хрустальных комочка, стремительно бежавших вниз по его груди, расстилаясь в две влажные, блестящие дорожки.
– Ты любишь меня? – всхлипнула Она, обратив взор к его бледным губам.
И губы дрогнули. Ему так стало стыдно за себя, за малодушие, которым Он постоянно её обижает, что Он вдруг повернулся к ней, горячо поцеловал в губы и жарко выдохнул прямо ей в ухо:
– Спи. Конечно, люблю.
С некоторых пор это стало неправдой. И Он знал это. Она также об этом догадывалась, но предпочитала не обращать внимания, и пряталась за верой в хорошее, пока Он ей это позволял. И Он опять ей это позволил. Видимость отношений была восстановлена, и на остаток ночи Они дружно погрузились в теплое течение сна, расцепив холодные объятья…"
3 марта
Эх, Женька! А жизнь-то продолжается!..
Завтра у Андрейки пересдача кандидатского, Андрейка – ни в одном глазу. Накануне он спросил, что я думаю и, главное, что могу сказать по его теме о политической философии. Мне такое внимание лестно, но, откровенно говоря, о политике я хочу думать меньше всего. Знаю, что все они подлецы там, и этого мне хватает. Знать остальное автоматически теряется смысл. Я могу припомнить лишь одну политическую историю, от которой не возникает изжоги. Случилась она ещё в те времена, когда большой советский брат держал в своих объятиях не только шестую часть суши, но и добрую половину мира…