Как бы человек не был счастлив
Шрифт:
– Катерина! – Он сел на диван, потом лёг на бок, сложив руки на груди и сжав кулаки. Так, одетый как стиляга, он лежал, уставившись в стенку, слушая любовные причитания, звуки поцелуев и сопение. Казалось, тело его светится через одежду, как лампа через абажур. Потом послышались шаги и всхлипы из ванной. Плакала Катерина. Рыдала. Потом снова возня и ласковый басок Моисея. Слышно было, как оставшиеся на даче люди собирались перекусить, снова загремела музыка. От недосыпа глаза Самада были красные, и когда вошла Катерина и тихо позвала: «Пойдем…» –
– Глаза режет.
– Ты давно пришёл?
– Да.
– Ну… – растерялась Катерина, – что?..
– Всё хорошо, – Самад не шевелился, и его удивил собственный голос, в котором не было ни капли волнения.
– Только не ври хоть мне! – вдруг крикнула она с отчаянием.
– Иди, пей чай. Пейте там чай. Меня тянет рвать. Иди.
Она ушла сквозь стены и закрытые двери его дачи, сквозь садовые деревья и высокий забор соседа, как привидение. Он так чувствовал и не смотрел ей вслед.
…Самад очнулся на полу опустевшей дачи от удушья, закашлялся, и из вскрытой вены снова полилась кровь. Он машинально разжевал и проглотил таблетку, чтобы унять кашель, и уставился на кровь вокруг себя:
– Бык! – почему-то сказал он и увидел своё бледное, всклокоченное отображение в зеркале. – Фу! – продохнул он, хотел встать, но комната плыла перед глазами, и земля уходила из-под ног, хотя кашель прекратился и кровь больше не лилась. Он на четвереньках подобрался к дивану, набрал по телефону 03:
– Скорая, – сказал он еле слышно, – здравствуйте, девушка. Алло! – изо всех сил крикнул он. – Я говорю, тут один псих скоро подохнет! Вскрыл вены! Приезжайте, может, откачаете. Вскрыл вены, говорю!.. Тут спрашивают, как тебя зовут, ублюдок? – обратился он к своему отражению в зеркале, – А?! Как зовут, спрашиваю? – потом устало ответил в трубку. – Не знаю, девушка, я… забыл его имя. Он молчит, говорю, а я забыл его имя…
Дипломы об окончании университетского курса вручал ректор. Среди аплодирующих преподавателей стояла мать, грустный отец был среди представителей власти. Брат хлопал в ладоши в кучке аспирантов и выпускников, уже получивших документы. После Самада диплом вручили Катерине, которая училась с ним в одной группе. Заметив, что Самад уходит, она догнала его почти у выхода из банкетного зала:
– Ты не останешься на банкет?
– Я сыт.
– А куда тебя распределили?
– На какой-то индустриальный флагман.
– А у меня свободный диплом.
– Поздравляю. Я пошёл.
– Самад, я так много должна сказать! Прости меня!
– За что, любимая?
– Это из-за меня ты… – она дипломом чиркнула по венам, как бритвой.
– Я никогда не был из-за тебя. А ты никогда не была из-за меня. Не грусти.
– Но ты не представляешь! – воскликнула она, – что ты для меня есть! Что ты для меня значишь!
Белый пузырёк из жвачки на губах Самада рос-рос и лопнул:
– Ой! Извини. Я слышал, ты уезжаешь? Куда?
Катерина неопределённо махнула рукой.
– Я желаю тебе лёгкой дороги, – сказал он,
– И я тебе, – прошептала она ему в спину.
Спустя неделю к воротам крупного заводского комплекса катил чёрный лимузин, и на заднем сидении его, рядом с директором, сидел Самад. Он читал статью в газете под названием «Политика, геополитика, власть».
– Мне симпатична твоя сдержанность, – говорил директор. – Никогда не видел, чтобы ты много разговаривал.
– Что вы! – отложил газету Самад. – В детстве я был просто балаболкой.
– Сегодня ты возьмёшь полномочия зампреда. Должен сказать, что это – золотое дно. Но ты способный мальчик, и я думаю, тебя ждёт большое будущее.
– Спасибо.
– У твоего отца должность почти первая в республике, и мужик он неплохой, но… – директор надул щёки, изобразил «пшик».
– Если каждый день сидишь за золотым столом с алмазными винами, прохладный ветер в душе скоро становится ледяным, – В смиренном голосе Самада слышалась печаль.
Директор подозрительно покосился на него:
– Я слышал, ты поступал в институт какой-то международный, востоковедения, что ли… Помню, твои родители были очень против.
– Да, это было лет пять назад.
– Ну, это ничего страшного, что провалился…
– Я поступил тогда.
– Да?! – удивился директор. – А что же ты здесь?
– Я тогда приехал в столицу России, а со мной на курсе одни азиаты узкоглазые оказались, вот как мы с вами, – Самад пальцами растянул свои раскосые глаза ещё больше. Водитель, разинув рот, оглянулся на него.
– Смотри на дорогу! – рявкнул ему директор.
Машина вильнула и выровняла ход.
– Я думаю, вы меня понимаете, – продолжил Самад. – Какой смысл жить вне дома, но в том же окружении?
Машина остановилась.
– Ты и вправду балаболка, – пропыхтел директор, выходя из лимузина.
Они с Самадом поднялись на второй этаж административного здания.
– Извините! – Самад нырнул в туалет.
Директор, надув губы, проследовал дальше по коридору. Самад наклонился над умывальником, положил мокрые ладони на лицо, побулькал водой во рту, расстегнул верхние пуговицы рубашки, выйдя из туалета, подошёл к двери с эффектной табличкой «Председатель», хотел войти, но остановился, передумав. Снял свой галстук и подвесил его на золочёную ручку этой высокой двери. Потом выглянул в окно и крикнул, увидев, что директорский лимузин разворачивается во дворе:
– Подожди!
Шофёр поднял руку, давая знать, что слышит, и через несколько секунд Самад оказался рядом с ним:
– В горы. Быстро!
– Директор за почками послал? – благодушно спросил шофёр. Самад кивнул, и скоро они подъехали к хвойной роще.
– Рви, – сказал шофёр.
– Нет, поехали дальше, выше по дороге.
– Выше ещё холодно и почек нету, – недовольно подчинился шофёр. – Нас всё равно далеко не пустят. Говорят, опасность оползней.
– Пропустят. Говори: «Рубаев разрешил». Пропустят.