Как бы человек не был счастлив
Шрифт:
– А пока сам не понимаешь, – ласково произнес Рахметулло, – меня слушай. Ищи врагов сильнее себя, сынок. Ищи непобедимых врагов.
Самад, сидевший всё это время, свесив голову и пуская слюни, показал в небо. Рахметулло тоже посмотрел туда. Над ними между небом и землёй дрожало мутное марево. Исподлобья глядя на взрослых, мальчик стёр под носом остатки крови.
Вернулась мать, положила ладонь на затылок Самада, от чего рот его открылся ещё больше, и надела ему панамку:
– Тебе напекло голову, сын.
Мальчик, бросив крошки хлеба воробьям, глянул на Самада и зашёлся от смеха. У матери от
– Сынок! Вставай, пойдём домой! – но Самад был тяжёл, как мешок с дробью, и от её усилий только голова его моталась одуванчиком на стебельке шеи.
Улыбка Рахметулло затерялась в густой щетине:
– Пусть отдохнёт пока.
– Отвечаете за него! – приказала мать и ушла.
Мальчик поправил панамку у Самада и поднёс к его лицу зеркальце:
– Посмотри! – Он прыснул со смеху. – Посмотри на себя!
Но глаза Самада были закрыты. Рахметулло шлепнул мальчика по рукам, выбив зеркальце.
– Но он весь в соплях снова! – обиделся мальчик.
Голова Самада перекатилась назад. Рахметулло размотал шарф у себя на шее:
– Вытри ему губы, сынок.
Потом Самад лечился у известного знахаря, к которому привезли его родители и который жил далеко в степи. На просторном дворе открытого всем ветрам жилища горел костёр, дымилась печка, но лёгкий навес плохо защищал людей, жаждущих исцеления, от прямых лучей солнца. Везде шевелились серые тела перепуганных, загнанных недугами людей. Самад оказался в кольце тусклых, как блеклая листва, человеческих глаз. Временами ему казалось, что знахарь тоже косит глазом на эту мёртвую петлю. Лишь у одного чахоточного подростка глаза были чистым пламенем. И однажды, помешивая знахарское варево, Самад спросил:
– Что ты толчёшь?
– Сушёные медведки. Смешаю с малиновым вареньем, и туберкулёз у нас в кармане.
Самад, как прилежный ученик, записывал всё, что делал знахарь, в толстую тетрадь:
– Медведки-и-и! – протянул он в тон голосу муэдзина. – Сам придумал?
– Нет. Китайцы пару тысяч лет назад.
Женщина с водой и веником принялась было убирать, но знахарь ругнулся на неё устало:
– Дуй отсюда!
– Мне совсем нечем платить. Я хотя бы уберу тут гной…
– Марш отсюда! И спать, – Знахарь забрал у неё веник и тряпки. – Твоя забота – своего ребёнка кормить. Тогда и приходи.
Женщина, готовая от благодарности целовать знахарю ноги, превратилась в дрожащий, угодливый комочек. Самад расколол арбуз кулаком:
– И не надоели тебе убогие?! – воскликнул он.
– Для меня убогих нет. Есть живые, которые страдают, как ты, например. – Знахарь вернулся костру. – А я могу облегчить эти страдания или избавить от них совсем. Ты, например, света белого не видел от адской головной боли, отёков, астмы, и вот теперь ты свободен от этого.
– Но свора-то громадная! – чмокнул арбузной мякотью Самад.
– При чём тут… – Знахарь поморщился от жара и дыма. – Посмотри, – Он взял в свои ладони руку очень худого мужчины. – Если бы ты знал, как это устроено! Что такое вообще человеческое тело!..
Повязка, закрывающая плечо больного, упала и обнажила зияющую гнойную рану. Знахарь торопливо прикрыл это чистой марлей,
– Не пудри мозги, лекарь! Ты просто как собака зализываешь раны у себя и у своих несчастных сородичей! От такой работы на твоём языке мозоли, как на моих пятках! А свора громадная! Вон они! Давай! – кричал он, расплёвываясь арбузными зернышками. – Вот мои пятки, знахарь! Покажи свой язык! Хотя нет, – Самад поджал ноги, – я брезгую. Ты наглотался их гноя и воняешь.
– Ты взбесился! – пошёл на Самада знахарь.
– Фу! – Самад брезгливо бросил арбуз и выплюнул оставшиеся косточки лекарю в лицо. – И все шевелятся…
– Пошёл вон! – прошептал знахарь.
– У-тю-тю, – похрюкивая, Самад сложил тетрадь и майку в свой затрёпанный портфель и отвернулся от знахаря. Перед ним раскинулась беспредельная высохшая степь. Он уходил босой, размахивая портфелем и весело крича:
– Харе Рама, Харе Кришна-а!
Но бодрый шаг и песня радости сменились вскоре на монотонность дороги, жару и степь на все четыре стороны. Машин не было попутных, только одна колымага протарахтела навстречу. Самад отошёл на обочину, прилёг на колючую траву, положив портфель под голову. Увидев орла, парящего над ним, свистнул ему и хлопнул ладонью по земле:
– Падай сюда, божественное творенье! Я тебя съем.
Пылил приближающийся грузовик и гремел железяками в кузове. Проголосовав, Самад забрался в кабину и, проехав немного, выглянул в окно. Орёл, изредка взмахивая крыльями, снова и снова зависал над ним.
– Или ему кажется, что я – падаль? – заподозрил Самад.
Шофёр протянул ему бутерброд и стаканчик чая. Самад тут же прикончил всю еду. Шофёр, еще ни разу не успевший откусить, покосился на грязную одежду и босые ноги пассажира, достал целую лепёшку хлеба и почти полкурицы:
– Возьми, я скоро дома буду.
– А мне сюда, – Самад показал свою цель на карте автодорог.
– Если пешком, то неделю топать придётся, – шофёр остановил машину перед поворотом и, заметив, что Самад складывает в портфель все полуобглоданные куриные кости, предложил, – Вот тапочки. Старые, конечно, но лучше, чем босиком.
Самад тоже положил их в портфель:
– Спасибо, спасибо, – раскланиваясь, он вышел из машины, – Ой, чуть не забыл! Если вдруг тебе что-то понадобится, – он вырвал лист из тетради и быстро записал, – вот адрес. Мои родители – бо-ольшие начальники. Правда, я очень давно не был у них.
– Ну да! – расхохотался шофёр. – о-очень большие начальники! – Посмотрел вослед исхудавшему молодому человеку, прочитал адрес, передразнил, – «Факс, приёмная, секретарь…» Псих, что ли? – скомкал бумажку и выкинул в окно.
За время долгого пути Самад сделался серым, как дорожная пыль. Он шёл к роднику – крохотной струйке холодной воды, затерянной в степи, и, приближаясь, предвкушал, как разольётся от спины по плечам и затылку холодная вода, омоет его разгорячённую грудь, остановит бег гудящих, пульсирующих от напряжения ног… Но какой-то распаренный человек пулей вылетел из проходящей машины и подставил под воду свою бычью шею, фыркнул, засмеялся. Вожделенные кристаллики полетели в разные стороны. Самад вдыхал горячий воздух и ждал, ждал, ждал! Жар распирал его и застилал глаза: вода иссякла, из родника струился горячий песок.