Как быть двумя
Шрифт:
Февраль, вечер понедельника, поэтому машин мало. Наверху, на крыше, припаркован только одинокий джип; это место открыто воздуху и небу, бетонный пол сырой от дождя и поблескивает в свете парковочных фонарей.
Джордж и Эйч высовываются как можно дальше над парапетом верхнего яруса парковки (его сделали таким высоким, чтобы самоубийцам было неудобно, поясняет Эйч). Девочки смотрят на городские крыши, полупустые улицы тоже блестят под дождем. Редко-редко внизу проезжает машина.
Вот таким и будет город, когда я умру, думает Джордж. А что, если прямо сейчас прыгнуть?
Она прерывает эти размышления, потому что Эйч тащит со стороны лестницы тележку из супермаркета, мимо которой они проходили, поднимаясь сюда: кто-то забыл ее у двери лифта этажом ниже.
Тележка совсем новая. Она катится по бетону почти беззвучно.
Вот, говорит Эйч. Подержи-ка, чтоб не ерзала.
Джордж придерживает тележку, а Эйч забирается в нее — не столько забирается, сколько запрыгивает. Она хватается за край, подпрыгивает — раз! — и вот она уже сидит в тележке. Зрелище это впечатляет.
Как у тебя с вождением колесниц? интересуется она.
Скажем так, говорит Джордж. Здесь у нас только одна машина, и куда бы я тебя ни толкнула, ты на нее все равно налетишь. А при особом везении — не налетишь…
Она указывает на круто уходящий вниз пандус въезда и выезда, который буквально проваливается на нижний этаж.
Трамплин, говорит Эйч. Последнее испытание.
Она бросает быстрый взгляд вверх, туда, где находится камера видеонаблюдения. И вдруг выпрыгивает из тележки с такой же легкостью, как и запрыгнула.
Хорошо, говорит она. Начнем с тебя.
Она кивает на Джордж, а потом на тележку.
Нет, не могу, говорит Джордж.
Да залезай уже, говорит Эйч. Положись на меня.
Нет, говорит Джордж.
Мы даже не будем приближаться к пандусу, заверяет Эйч. Честное слово. Я осторожно. Просто разок прокатимся. Если хватит времени, а этот внизу не проснется, и никто не придет, то и ты меня покатаешь.
Она крепко держит тележку за ручку.
И ждет.
Ногой опереться не на что, поэтому Джордж приходится балансировать, держась за сетчатые бортики тележки. Наконец ей удается закатиться в нее, а потом нормально сесть (Ох!)
Готова? спрашивает Эйч.
Джордж кивает. Она упирается в бортики тележки и одновременно из всех сил сопротивляется факту своей непринадлежности к тем, кто обычно проделывает подобные штучки.
Ты как хочешь — чтобы я тебя все время контролировала, или чтоб хорошенько толкнула и отпустила? спрашивает Эйч.
Последнее, слышит Джордж свой ответ.
Она сама себе удивляется.
Последнее. При особом везении. Ты такие слова употребляешь, говорит Эйч, каких я больше ни от кого в жизни не слышала.
Буквально, произносит Джордж из клетки-тележки.
Последнее. При особом везении. Буквально. Вот и еще одно слово, говорит Эйч.
Эйч разворачивает тележку так, что перед Джордж открывается обширное пространство верхнего этажа парковки. Подружка отводит ее подальше от пандуса, ныряющего вниз. Следующее, что Джордж помнит — то, как ее резко отбрасывает назад: толчок так силен, что на миг появляется ощущение, что тележка катится одновременно в двух направлениях.
Потом, уже дома, Джордж спускается в кухню, чтобы сварить кофе, и оставляет Генри в своей комнате за разговорами с Эйч.
Да, это она, произносит Эйч. Героиня «Холодных игр».
«Голодных игр», поправляет Генри.
Катнип, [29] говорит Эйч.
Ее не так зовут, возражает Генри.
Когда Джордж возвращается наверх, Генри с Эйч играют в своего рода словесный пинг-понг.
Генри: Слепой, как…
Эйч: Дома!
(Генри смеется.)
Генри: Беспечный, как…
Эйч: Колокольчик!
Генри: Смелый, как…
Эйч: Огурец.
(Генри катается по полу: его насмешил этот «огурец».)
29
Catnip — кошачья мята (англ.). На самом деле героиню фильма Гэри Росса «Голодные игры» (2012) зовут Китнисс.
Эйч: Хорошо. Меняемся!
Генри: Давай!
Эйч: Умный, как…
Генри: Огурец.
Эйч: Довольный, как…
Генри: Огурец.
Эйч: Глухой, как…
Генри: Огурец.
Эйч: Ну нельзя же все время повторять «огурец, огурец».
Генри: Если хочется, то можно!
Эйч: Ну, ладно. Это, по крайней мере, честно. Но если тебе можно, то и мне тоже.
Генри: Идет.
Эйч: Огурец.
Генри: Что — огурец?
Эйч: А я просто играю, как ты. Огурец, и все тут.
Генри: Нет, играй по-человечески. Какой, как что?
Эйч: Огурец, как… огу…
Генри: Я же просил по-человечески!
Эйч: Тогда и ты, Генри. Ты тоже!
Когда Эйч в одиннадцать уходит домой, Джордж физически чувствует, как в доме становится тоскливо, даже свет тускнеет — так бывает, когда лампочка еще не до конца разгорелась. Дом становится слепым, как дом, глухим, как дом, пресным, как дом, и тяжелым, как дом. Джордж делает все, что обычно делает перед сном. Умывается, чистит зубы, переодевается, меняя дневную одежду на ту, в которой спит.
Но в постели, вместо того, чтобы перебирать всякие мелочи, она думает, как это так: у Эйч мать — француженка.
Думает и о том, что отец Эйч — из Карачи, потом он переехал в Копенгаген и, как сказала Эйч, по его словам, очень даже возможно быть одновременно с севера и с юга, с запада и с востока.
Она думает, что, наверно, оттуда у Эйч такие глаза.
Она думает о фото с двумя французскими певицами, которое лежит на столе. О том, чем сама она может быть похожа на певицу-блондинку из шестидесятых.