Как быть двумя
Шрифт:
В натуре он лучше выглядит, говорит Джордж.
В инете пишут, что это аллегория Лени, говорит Эйч. Наверно потому, что у него одежда рваная и бедная.
Если б моя мать была жива, она бы про этих писак какой-нибудь «подрыв» придумала, говорит Джордж. У нее бы сердечный приступ случился, если б она услышала, что там Лень нарисована.
И там же, где написано, что это аллегория Лени, пишут еще, что это — аллегория Деятельности, говорит Эйч.
Она выводит на экран изображение богато одетой юной особы со стрелой в одной руке и обручем — в другой.
Ну, то есть как бы она уже… в общем, не умерла, говорит
Эйч нашла еще три картины того же художника, но не из феррарского палаццо. На одной ангел опускается на колени, возвещает Деве Марии, что она родит сына. Над ними обоими, высоко в небе, какой-то летучий образ. Это Бог. Форма у него какая-то странная, похож на башмак — или на что-то еще.
Тут Джордж замечает внизу картины улитку, которая ползет по картине, как настоящая живая улитка. А форма у раковины улитки точно такая же, как у Бога.
Означает ли это, что Бог подобен улитке? Или эта улитка, ползущая по картине, подобна Богу?
Ее раковина имеет идеальную спиральную форму.
Другая картина светлая, золотистая. На ней — женщина, держащая растение на тонком стебле. Но вместо цветов на стебле — глаза.
Офигеть! говорит Эйч.
Женщина, держащая цветы-глаза, слегка улыбается, как смущенная волшебница.
На последней из картин, которые нашла Эйч, — кареглазый красавец. Он держит золотой перстень. И протягивает руку с картины в реальный мир, словно говорит зрителю: вот, держи, хочешь?
На нем — черная шляпа. Может, он тоже в трауре.
Смотри! говорит Эйч.
Она указывает на скалу, на фоне которой изображена голова этого мужчины, где скальный выступ, формой напоминающий пенис, направлен прямо в сторону противоположного края скалы по другую сторону от головы мужчины — а там открывается пещера.
Девушки хихикают.
Это и дерзко, и одновременно почти незаметно. Это и деликатный намек, и самая неделикатная вещь на свете, и неделикатное оказывается деликатным. И если уже заметил, не видеть это просто невозможно. От этого намерения красивого мужчины становятся вполне ясны. Но это если заметить. А если не заметишь, вся картина меняется — так фраза, слетевшая с уст смелого человека, внезапно меняет ракурс, поворачивая событие совершенно другой стороной. Это и не вранье, и не выдумка, и даже если вы сами ничего не заметили, это никуда не девается. Это могут быть и просто скалы в пейзаже, а может, именно то, что вы себе представляете — но если присмотреться, всегда найдется что-то такое, на что стоит обратить внимание.
Смех обрывается. И Эйч наклоняется к Джордж, словно хочет поцеловать ее в губы, именно так, и Джордж в течение одной-двух секунд чувствует ее дыхание.
Но она не целует Джордж.
Я вернусь, говорит она.
Джордж ничего не отвечает.
Эйч немного отодвигается.
Она кивает Джордж.
Джордж пожимает плечами.
Прошло полтора часа. Джордж с Эйч сидят в комнате Джордж. Они уже решили, что, пожалуй, не стоит говорить о малоизвестном художнике, это потребует слишком много пояснений и будет непросто. К тому же, их легко поймать на том, что они не знают чего-то такого, что знали в те времена, — например, как растирать краски, как делать их из жучиных надкрылий, опять же про римских пап, про святых, богов, богинь, мифических дельфийских (что —
Вместо этого они продемонстрируют различия между симпатией и эмпатией с помощью простого актерского этюда.
Эмпатию они покажут так. Эйч будто бы споткнется и упадет на улице, а Джордж, случайная прохожая, заметив это, тоже споткнется — просто потому, что увидела, как с кем-то это произошло. А симпатия будет выглядеть так: Эйч снова как бы споткнется, а Джордж подойдет и спросит, в порядке ли она, не ушиблась ли, и посочувствует. Тогда Эйч изобразит, что она под сильным кайфом, а у Джордж, которая заметит это, тоже начнет кружиться голова, и ее начнет активно колбасить, плющить и капюшонить. Потом они проведут в классе опрос — является ли последняя сценка, про наркоту, примером эмпатии или симпатии.
Свою презентацию они назовут: «Эмпатия и симпатия — это кайфово!»
Эйч страшно нравится, как сырость постепенно завоевывает комнату Джордж. Теперь Джордж приходится прятать ее пятна за картинками и всякими прочими штуковинами, чтобы отец не заподозрил, что позади них — мокрая стена. Теперь здесь есть картинка с котятами и парочка групп, от которых в школе все фанатеют, а самой Джордж на эти группы глубоко наплевать, поэтому не имеет никакого значения то, что эти постеры намокнут и испортятся от того, что скрывается под ними.
Кто это? спрашивает Эйч, указывая в противоположный конец комнаты.
Итальянская актриса, говорит Джордж. Мне мать купила.
Хорошая? спрашивает Эйч.
Не знаю, говорит Джордж. Никогда не видела ни одного фильма с ней.
Потом Эйч обращает внимание на фото с французскими певицами и выставку снимков над изголовьем кровати: мать Джордж — взрослая, юная и совсем маленькая, есть даже Кэрол-младенец на черно-белой фотографии. Подруга сидит на кровати Джордж и разглядывает все это.
Расскажи мне про нее, просит она.
Только сначала ты мне расскажи, говорит Джордж. А потом я.
Что? спрашивает Эйч. Что тебе рассказать?
Да что-нибудь, говорит Джордж. Что-то такое, что ты помнишь. То, что на ходу в голову пришло.
Когда? спрашивает Эйч.
Да когда угодно, говорит Джордж. Например, когда мы смотрели на его картины.
А, ладно, говорит Эйч. Ну… Тогда, значитца, про нестойкие покровы.
И рассказывает Джордж о фестивале, на котором работала прошлым летом, как отрывала и продавала билетики на «Как вам это понравится» Шекспира на территории колледжа Сент-Джонс. В тот день ей пришлось работать две смены подряд, а вечером публики собралось на удивление много, почти триста человек — а обычно приходило не больше семидесяти.
И вот я эти билеты отрываю, как ненормальная, говорит она, и записываю на бумажке, сколько по одиннадцать, а сколько по пятнадцать: пятнадцать — полная цена, одиннадцать — льготный; начинали мы почти без мелочи: две пятерки, одна монетка в фунт и горстка пенсов. Поэтому я могла продавать билеты только тем, у кого было без сдачи. А вечер был холодный, будь здоров, поэтому люди мерзли в очереди и дико сердились, а уж я-то точно знала, какая холодрыга стоит, потому что на мне не было никакого, это самое, покрова.