Как изгибали сталь

Северцев

Наши виртуальные представления были прерваны криком:

–  Эта рыба моя!

Глаза в воде тоже сверкнули на этот крик, но не спрятались.

Наш новый "друг" быстро снял обувь, осторожно вошел в воду, подвел сачок под глаза и вытащил… огромную жабу!

Рассказать это трудно. Это надо представить: торжествующий взгляд, ощущение в сачке солидного веса добычи, предвкушение шествия по городу с огромной рыбиной, восхищенные взгляды рыбаков и объяснение для всех: "Это я поймал, а не они!", утренние разговоры в школе о результатах рыбалки, мельчайшие подробности, увеличение размеров и т.п., кровавая схватка с опасным хищником, утащившим

на дно множество рыбаков и охотников, но тут пришел он, и все обрушилось из-за этой проклятой жабы. И эти два придурка, катающиеся от смеха по земле возле лужи. Придурки. Ни один из вас мотоцикла водить не умеет и мало что соображает в двухтактных двигателях.

Молча обувшись, наш "друг" ушел домой, не забыв отобрать из добычи самые крупные экземпляры в качестве своей доли.

На следующий день в школе мы были как будто и не очень знакомы.

У него появились новые друзья. Но каждый раз, когда он начинал хвастаться, мы показывали ему два пальца V: а помнишь те два глаза?

Помнил.

Нас, мальчишек, всегда тянуло к военным. Маленькое стрельбище конвойной части мы излазили вдоль и поперек. Гильзы, пули со следами нарезов были нашими игрушками. Играли только в войну, и никто не хотел быть немцем. Нашли выход - играли в наших и не наших. Делали деревянные автоматы и почему-то у большинства получались немецкие, те, которые все называли "шмайсеры", хотя на самом деле это были

МР-40 (машиненпистоле образца 1940 г.), а не наш "ППШ"

(пистолет-пулемет системы Шпагина). Для "ППШ" нужно было делать срез с бревна в виде дискового магазина для патронов, а пацанам трудновато это было сделать. Для "шмайсера" подходил любой деревянный брусок, имитировавший магазин с патронами.

Взрослые были для нас непонятны и говорили странные вещи, не поддающиеся логике. Однажды, году в 1956-м, мы ходили вслед за двумя вооруженными солдатами, охранявшими двух заключенных-электриков. По сегодняшним понятиям конвоиры службу несли не бдительно. Дремали, разговаривали с нами, давали подержать оружие. Тяжелый и неудобный был этот "ППШ". Если бы не солдат, то я и поднять его не смог бы, не то что прицелиться. На наш вопрос, а не убегут ли заключенные, последовал ответ:

–  Это не те заключенные, эти не убегут.

"Зеки" приятного вида, интеллигентных манер то же сказали что-то странное:

–  Учитесь ребята, станете инженерами и у нас на "зоне" электриками работать будете или станете мастерами зажигалки клепать.

Спросил об этом у отца и получил по шее за то, что разговаривал с заключенными.

–  Ты что, всю семью погубить хочешь?

Откуда мне было знать, что в лагерях в то время, кроме уголовников, было еще много людей, не совершивших никаких преступлений, а пострадавших по 58 статье. ("58 статью дают. Ничего, говорят, вы так молоды. Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, он бы хрен доехал до Вологды").

Преступность была и в то время. Однажды я нашел в зеленой зоне

(огороженная забором из штакетника десятиметровая полоса, отделяющая торфяной склад от жилого массива) полоску нержавеющей стали сантиметров двадцать длиной, которая была заточена как финский нож.

На лезвии были какие-то бурые разводы. Показал отцу. Тот забрал у меня нож и утопил в озерце в районе торфяного склада, а затем строго-настрого предупредил меня о том, чтобы я никому, даже старшему брату, не говорил о моей находке.

–  Пойми меня правильно. Как

граждане, мы обязаны доложить о своей находке в милицию. Но так как ни они, ни мы не знаем, кому принадлежит этот нож и какое преступление им совершено, то мы, а, вернее, я буду самым главным подозреваемым. Так как вряд ли найдут владельца этого ножа, то на меня запишут какое угодно нераскрытое преступление и посадят в тюрьму, причем не в ту, которая у нас, а пошлют куда-нибудь в тайгу, откуда очень трудно вернуться. Если хочешь, чтобы у тебя был отец, то молчи, кто бы и что тебя не спрашивал. Ты ничего не находил и ничего не знаешь.

С точки зрения Павлика Морозова, мой отец не по-граждански поступил с моей находкой. Частенько мне доставалось от него за мои прегрешения. Так что, по всем втискиваемым в меня правилам, я должен был пойти и доложить о находке и о том, что мой отец не позволил мне выполнить мой гражданский долг. Думать я мог о чем угодно, но я не мог понять, как можно сделать заявление на своего отца, который из кожи вон лезет, чтобы прокормить семью. После работы еще и калымит где-то и что-то кому-то сваривает, приваривает, слесарничает.

Занимается незаконным по тем временам частным промыслом и деньги за это берет. Да, иногда приходит домой выпивши, и крепко. Но всегда принесет нам с братом какой-то гостинец. Порадуется успехам в школе.

Поддаст за двойку. Не идеал, но мой отец намного лучше отцов моих друзей. Сам не съест, но дети должны быть сытыми. Поэтому, что бы нам ни говорили в школе, какие бы ни приводили примеры, но наша семья всегда была тем элементом, на которые вопросы политической бдительности распространялись только в том, чтобы младшие не вздумали повторять то, что они слышали от старших, хотя сами старшие мало чего говорили из опасения за свою жизнь и судьбу семьи.

Уже в более позднее время отец рассказывал о том, что долгое время он с тревогой ожидал известий о судьбе своего двоюродного брата по отцовской линии. Какой-то он непутевый был, - рассказывал отец.
– Когда молодежь ходила в другие села на заработки, то все парни домой либо деньги приносили, либо вещи справные: сапоги, гармошку, инструмент хороший. Каждый родителям и соседям хвалится, как он поработал и что заработал. А брат его двоюродный потихоньку пришел и сидит на крылечке. Отец его и спрашивает, - показывай, сынок, что заработал. А я на божничку деньги положил, тятенька, - отвечает сын. Пошел отец посмотреть, а на божничке пятнадцать копеек серебром лежит. Отец берет в руки вожжи, выходит на крыльцо и давай охаживать сына по спине, приговаривая, - ах, подлец ты такой, отца своего опозорил. Получив свое, сын и говорит, - да, а если бы я рубль заработал, то вы, тятенька, меня бы до смерти забили.

Двоюродный брат отца был отчаянным до сумасбродства. Один мог выйти на драку против любого противника. Ему ничто не стоило зайти в толпу совершенно незнакомых людей, выбрать самого сильного парня и ударить его по лицу. Били его за это нещадно, но он всегда оставался живым и не утрачивал своей смелости. Поверь мне, - говорил отец, - он и во время войны никуда не пропал и после войны не пропадет.

Много людей, которых считали без вести пропавшими, просто были в плену, а потом не возвращались, чтобы не подвергать репрессиям себя и свою родню. Ох, и будут у тебя, сынок, неприятности на твоей службе, когда выяснится, что твой троюродный дядя из-за границы разыскивает наследников. Пусть уж лучше бы он погиб смертью храбрых, прости Господи. Хотя, он не такой дурак, чтобы неприятности родственникам приносить