Как много в этом звуке…
Шрифт:
Позже, когда автобус опять мчался по ночному шоссе, Кобзев забеспокоился. «Неужели все упиралось в деньги? — думал он. — Но я никогда не дрожал над ними, никто не назовет меня скрягой… А может, дело в другом — нетрудно быть щедрым, имея в кармане трояк… А когда у тебя оказывается тысяча, в силу вступают другие законы?»
Еще через полсотни километров Кобзев подумал, что все получилось не так уж и плохо, они сработали достаточно чисто. Правда, во дворе остался лежать сторож… Но об этом пусть думает Соломатин.
На конечной станции Кобзев, не выходя из автобуса, осмотрел площадь, опасаясь
— Ну и ладно, — вздохнул Кобзев. — Ну и ладно… — Он устало провел рукой по лицу и только сейчас заметил приклеенные усы. — Ох, черт! Хорошо еще, что не встретил знакомых, а то попробуй объясни этот маскарад. — Кобзев отодрал липкий пластырь и бросил его в канализационную решетку.
Спрятав сумку в кустах у общежития, Соломатин поднялся в свою комнату. Его сожители спали. В полумраке, при свете уличного фонаря, он разделся и лег в кровать. Положив отяжелевшие руки вдоль тела, бессильно вытянув ноги, начал припоминать — с чего же все началось? И вдруг до последнего слова вспомнил недавний разговор с Кобзевым. Они встретились в Роговске месяц назад, выпили в знакомых забегаловках и в прекрасном настроении от теплого апрельского вечера, от друзей, с которыми только что расстались, вдруг затеяли странный треп…
— А знаешь, — сказал Соломатин, — будь я грабителем средней руки, запросто мог бы взять одну приличную кассу.
— Ха! — подхватил Кобзев. — Будь я совсем никудышным грабителем, я бы просто обязан был взять эту твою кассу. Представляешь, премии в этом квартале не будет, с женой… боюсь, разводиться придется… Грустно все это, грустно. С ребеночком я ее, конечно, не выгоню, но и сам с ними жить не смогу… Может, к старикам вернуться? Там меня комнатка до сих пор дожидается… А что у тебя с Наташкой?
— Все наоборот, — усмехнулся Соломатин. — Дело к свадьбе идет, но нет ни комнаты, ни ребеночка.
— Так вы же оба в общежитии! Дадут комнату и никуда не денутся.
— Помнишь, я одно время подрабатывал сторожем, около недели универмаг сторожил?
— Ну и что? — улыбнулся Кобзев, подставив лицо весеннему солнцу.
— Если без четверти восемь зайти со стороны двора, то, кроме сторожа и кассира, никого не встретишь.
— А когда появляются инкассаторы? — спросил Кобзев с дурашливой таинственностью.
— В восемь вечера. Единственная неприятность — сторож. Такой себе дядя Сережа, всегда навеселе, любит все человечество и даже не подозревает, что есть на белом свете нехорошие грабители.
Соломатин резко повернулся на кровати и сел, уставившись в темноту. Кто знал, что через неделю Кобзев приедет в гости и заодно попросит показать универмаг. Они еще шутили тогда, проходя по ближним дворам и намечая пути отхода.
Тогда-то все и началось…
Выйдя из тесной комнаты, Соломатин остановился на площадке, прижавшись лбом к холодному окну. Дождь не прекращался, тонкие извилистые струйки бежали по стеклу, стекая на карниз. «Неужели возможно так быстро превратиться из нормального человека в преступника? — думал Соломатин. — Ведь до этого случая мы с Кобзевым не разбили ни одного окна, не украли даже кепки в раздевалке… А может, никакого превращения и не
Неужели все такие?
Нет, в универмаге многие знали о порядке сдачи денег, но мы с Кобзевым оказались смелее, решительнее, отчаяннее. Уж такие смелые, что дальше некуда… Деньги? Неужели деньги? Но если утром я не найду в кустах сумки… это меня огорчит? Да, сумки будет жалко. Столько нервотрепки, и все впустую. Жалко, но не больше…»
В воскресенье Соломатин поехал в Роговск, и они с Кобзевым поровну разделили добычу. Каждому досталось тысяч по двадцать. Они не хлопали друг друга по плечам, не поздравляли с удачей, почти не разговаривали. Купили в гастрономе бутылку водки, зашли в павильон «Воды — мороженое», разлили в два тонких стакана и, молча чокнувшись, выпили, не ощутив ни остроты, ни горечи.
— Ты это… Не спеши тратить. Подожди месяц-второй, — сказал Соломатин.
— Да знаю.
— А лучше вообще на годик затаиться.
— Долги только раздам, — заверил Кобзев.
— Много их у тебя?
— Так… Трешка, пятерка, десятка… Все по мелочи. А ты?
— У нас сложнее, общежитие. Особенно-то и не потратишь. Штаны купишь, и то спрашивают — откуда деньги.
— А что Наташка?
— Какая Наташка… — Соломатин махнул рукой. — Не до нее сейчас. В себя бы прийти, а там уж видно будет. Ты уже в норме?
— Нет, — сказал Кобзев, помолчав. — Представляешь, в универмаг тянет.
— Опять? — удивился Соломатин.
— Да нет, — поморщился Кобзев. — Просто посмотреть, как там…
— Это пройдет. Хотя я тоже на трамвае несколько раз мимо проезжал, все пытался заглянуть.
— И что?
— Ничего. Все как было. Никаких перемен.
— Надумал что-нибудь купить?
— А черт его знает… Ничего в голову не приходит. Напиться хочется. Ты где их прячешь-то? Надежно?
— Да все никак не придумаю. Каждый день в новое место тащу. Сейчас вот оставил дома, а сам уже маюсь…
— Зарой, — посоветовал Соломатин.
— И зарывать боюсь. Хоть с собой их таскай все время… Слушай, давай еще по стаканчику, а?
Через два дня Кобзева нашли в сквере. Полуночный милиционер, поднимая уснувшего человека, нечаянно столкнул со скамейки небольшой чемоданчик. Упав, он раскрылся, и из него вывалились пачки денег. По описаниям сторожа и кассирши Кобзев походил на одного из грабителей. В милиции он объяснил, что весь день раздавал долги, с многими пришлось выпить, к вечеру отключился.
Соломатина задержали в институте. Открылась дверь в аудиторию, кто-то подозвал преподавателя, тот вышел, а вернувшись, сказал, что Соломатина вызывают к ректору. В коридоре его поджидали двое молодых ребят, явно покрепче его.
Следователь оказался маленьким, неприятным. Волосы с затылка и из-за ушей он начесал на лоб, прикрыв бледную лысину. Соломатин пытался отпираться, но, когда следователь упомянул Кобзева, понял, что это бесполезно.
— Значит, все-таки Кобзев, — сказал Соломатин, чувствуя, как под ним разверзлась пропасть.