Как много в этом звуке…
Шрифт:
Да не забыть бы Зайцеву подключить на прослушивание телефон Элеоноры — похитители звонили каждый день, ближе к вечеру. Судя по всему, это были какие-то полные отморозки — должны же понимать, с кого и сколько требовать. А Элеонора работала секретаршей в какой-то строительной конторе. Она, конечно, была привлекательной женщиной, но не настолько, чтобы начальник или кто-либо еще мог потерять голову.
Было много и других дел, вряд ли стоит все их перечислять, к нашему рассказу они не имеют никакого отношения. Опять же никто еще не знал, в чем заключаются
— Как жизнь молодая, капитан? — спросил бомжара вместо приветствия.
— Течет, — сдержанно ответил Зайцев.
— По камушкам, по кирпичикам?
— Ваня, — Зайцев помолчал. — Извини, но дел по горло. Сейчас вот у меня в кабинете трое.
— А допрашивать должно по одному, поскольку слова каждого влияют на показания другого. И в результате протокол теряет юридическую силу. И суд не сможет принять к рассмотрению такой протокол.
— Боже! — вскричал Зайцев. — Откуда ты все это знаешь?!
— Так от тебя же, капитан… С кем поведешься, с тем и наберешься, как говорят в наших кругах. Ты вот только что сказал что-то про свое горло, а ведь и у меня горлышко имеется… И оно… Как бы это тебе сказать, чтобы ты понял… Пересохло оно у меня маленько, пересохло.
— Выпить хочешь? — спросил Зайцев чуть жестче, чем следовало, чуть насмешливее.
— Если это предложение, то не возражаю… Но главное не в этом… Отпустил бы ты своих подследственных, пусть себе идут, пусть радуются жизни… Повидаться бы надо, капитан.
— Неужели мыслишка завелась? — спросил Зайцев, и голос его дрогнул, дрогнул насмешливый и жестковатый голос многоопытного следователя Зайцева. Спохватился он, понял, что не надо бы ему с Ваней вот так-то, понял, что не будет он звонить без дела, и на выпивку намекать тоже не станет, гордыня не позволит. От угощения не откажется, но просить… Нет.
— Мыслишки, они ведь такие… Как мыши в сарае… Шелестят, шелестят, грызут… Прогрызут дырочку, глядишь, луч света ударит снаружи… А луч света, как ты догадываешься, он ведь в любом деле…
— Ты где? — прервал Зайцев бомжаровское словоблудие.
— Чаи с Машей на кухне гоняем… Приходи к нам, все веселее будет… Если по дороге захватишь чего-нибудь с собой, мы с Машей будем это только приветствовать… Не знаю, что ты подумал по своей испорченности, но я имею в виду тортик к чаю… Да, Маша?
— Ты где? — повторил Зайцев, поигрывая желваками.
— У Маши дома… Вообще-то ее зовут Мария Константиновна, но мне она позволила называть ее Машей. В этой квартире живет ее дочка, Элеонора Юрьевна, и девочка Натали здесь жила… Но их сейчас здесь нет… Элеонора на работе, а Натали похитили нехорошие люди… Мы с Машей во дворе познакомились, на скамеечке… Тут в скверике скамеечка стоит, покрашенная голубой краской…
— Еду, — сказал Зайцев и положил трубку.
— Пойду покурю, — извинился бомжара перед Марией Константиновной
А тут как раз раздался звонок в прихожей. Дверь открывать пошла Мария Константиновна.
— Не разувайтесь, — сказала она. — Последнее время у нас столько народу бывает… Проходите на кухню, Ваня вас ждет.
Зайцев быстрым, порывистым шагом прошел по коридору и возник в дверях перед бомжарой. Он молча поставил на стол коробку с тортом и обернулся к бомжаре.
— Как понимать? — спросил он.
— Садись, капитан, — благодушно сказал Ваня, указывая на свободную табуретку.
Рядом присела Мария Константиновна.
— Маша хочет дать чистосердечные показания, — негромко произнес бомжара, разливая чай по чашкам. — Да, Маша?
— Да какие показания, что ты несешь, Ваня… Что есть, то и есть… Не знаю, как все у вас сложится в этом деле, — женщина виновато посмотрела на Зайцева, — но деньги я достала. Дачу продала… Сосед давно к ней присматривался… А тут такое несчастье… Ну я и решилась… Как говорится, сам бог велел.
— Так, — Зайцев положил кулаки на стол. — И деньги он вам уже вручил?
— Да они все время у него наизготовке были. Он давно вокруг меня кругами ходил…
— Так, — повторил Зайцев. — А где сейчас эти деньги?
— Утром я Эле отдала. А она тут же отнесла в назначенное место… Куда ей бандиты велели положить. Урна какая-то в квартале отсюда.
— Зачем же вы так, господи! — простонал Зайцев, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. — Мы бы устроили засаду и взяли их тепленькими! Мы же обо всем договорились с Элеонорой Юрьевной, она согласилась…
— Ребенком рисковать побоялась, — сказала женщина. — Как можно ее осуждать? Мы с ней посоветовались, и она отнесла деньги в ту урну, будь она проклята.
— Так, — опять повторил Зайцев и подвигал свои кулаки по небольшому кухонному столику. — Даже не знаю, что теперь делать… Что скажешь, Ваня? — в полной растерянности произнес следователь.
— Знаешь, капитан… Есть законы, а есть жизнь… А мать есть мать… И никто ее не может судить, а тем более осуждать. Маша, я правильно говорю?
— Правильно, Ваня, все правильно, — кивнула женщина, но было в ее голосе сомнение, было что-то невысказанное.
— Значит, так, — бомжара решительно поднялся и вышел из-за стола. — Я, с вашего позволения, отлучусь ненадолго… Дела, знаете ли… Без меня не расходиться. Дождитесь.
Смутившись собственного серьезного тона, бомжара привычно ссутулился и, заворачивая носки ботинок внутрь, вышел из квартиры, плотно, до щелчка замка, закрыв за собой дверь.
Через полчаса в прихожей раздался звонок. Мария Константиновна открыла дверь, тихо охнула, схватилась за сердце и присела на подвернувшуюся табуретку.