Как мы не стали олигархами…
Шрифт:
Я заказал вина и хотел уже пройти к свободному месту у стены, как вдруг почти рядом с собой, из обступившего со всех сторон гула услышал – кто-то читает стихи. Ничего удивительного в этом не было, но меня поразил голос – охрипший, выбившийся из сил. Я повернулся и увидел маленького, седого человека. Вокруг него молча толпилось несколько мужчин. Они смотрели безразлично, ничто не поражало их. Большинство посетителей винницы, равнодушные к его пьяному откровению, не замечали этого маленького человека с выцветшими глазами.
Он читал стихи как бы для себя, вглядывался в лица, ища в них одобрения, старался заполнить
Еще некоторое время он следил за окружающими его людьми, за их лицами, а потом вдруг я почувствовал, что он смотрит куда-то мимо них. Не знаю, заметил ли он, как образовалось вокруг него плотное кольцо, и в этой прокуренной комнате стало тихо.
Только раз очень громко рассмеялись у противоположной стены и смачно выругались. Очевидно, эти двое только что вошли. Старик резко, на полуслове замер. Вокруг зашумели, и смеявшиеся стихли. …Постепенно винница пустела, и нас осталось человек шесть. Входили новые посетители, выпивали вина и, бросив равнодушный взгляд в нашу сторону, уходили.
Старик тем временем немного захмелел – это угадывалось по глазам – волосы взмокли и прилипли ко лбу, в тесной виннице было жарко.
Старик сделал шаг вперед, и свет лампочки упал на его лицо. Оно было бледно и передернуто гримасой.
Первая фраза вырвалась свободно, без усилий – он обращался к собеседнику, доверял ему свою боль. Но вдруг голос резко сорвался, руки бросились к горлу, сдавили его.
Мне показалось, этот спокойный человек с хриплым голосом исчез, растворился, передо мной стоял другой – со злым блеском в глазах, со сведенным судорогой ртом и нервными, мечущимися руками.
Голос ударялся о стены и тяжело падал на меня. Он метался на маленькой, еле освещенной площадке, и огромная тень лениво ползла по стене, то погружаясь в темноту своим бесформенным, плоским телом, то снова появляясь и повисая над ним. Он играл с ней. Он забивался в дальний угол, тень замирала и ждала. В этой игре кто-то был заведомо обречен.
Голос старика постепенно сник, он читал как-то лениво, глотая слова. Уставший, он рассказывал о превратностях судьбы. Я прислонился к холодной стене…
Чего еще ожидал этот человек от жизни? Она вся у него была в прошлом. Сейчас он жил по инерции. Вот ведь живет человек, а дел у него уже здесь – никаких.
…Я не встретил его ни на следующий день, ни потом. Только как-то раз, в одном разговоре, я услышал о старике, читавшем стихи, и что видели его два дня подряд на городском пляже. По описанию он был похож на моего знакомого, но больше о нем мне ничего не удалось узнать.
Я часто вспоминал старика, когда разговор заходил о поэзии, и рассказывал о нашей встрече. Мой рассказ принимали сдержанно, считая его слишком восторженным по такому незначительному поводу, как знакомство со стариком-бродягой.
Ушел человек и нет его, как умер. И не достучишься, не докричишься до него. Так зачем же он встретился? Значит, был в этом какой-то смысл? Ведь для чего-то это надо было? Память не может вот так, ни с того, ни с сего взять и выложить то давнишнее, случайное.
А если не докапываться ни до чего? Просто запомнить этого человека, вот весь смысл. Может, кто-то запомнит и тебя.
Видимо, так
Жареные баклажаны
Крупные баклажаны – 3 шт., 3 ст. ложки растительного масла, соль.
Баклажаны почистить, порезать вдоль на пластины толщиной 0,5см, сложить в миску, посыпать слегка солью, оставить их на полчаса.
Раскалить толстостенную сковороду. Расстелить бумажные полотенца в три слоя, разложить на них пластины баклажан, сверху промокнуть также бумажным полотенцем и смазать растительным маслом. Смазанной стороной положить на сковороду и уже в сковороде смазать обратную сторону баклажан растительным маслом. Закрыть плотно крышкой, крышка должна быть стеклянной, потому что, как только она изнутри покроется каплями пара, протрите ее бумажной салфеткой и переверните баклажаны, они не должны сильно поджариваться, тем более, подгорать. Сложите готовые баклажаны в тарелку, выключите огонь и поставьте эту тарелку в сковороду, накройте баклажаны бумажными полотенцами, потом саму сковороду крышкой и оставьте на 5 минут. За это время все баклажаны станут одинаково мягкими и пропитаются соком.
Баклажаны, или синики, как их называли на юге, было одно из самых любимых блюд. Тогда мало кто пользовался майонезом, и потому ели плоские дольки этого овоща, поджаренного на растительном масле и в горячем виде, когда неуместен майонез, и холодными, когда особо проявляется вкус хорошо вымоченного в воде баклажана, чтобы не горчил, и появляется в нем почти что сладость и легкий ореховый привкус.
Для жарки баклажан в доме была специальная сковорода, из какого металла она была сделана угадать со временем было невозможно, но время тогда диктовало один материал – чугун. Тогда еще о концерагенах никто не слышал и потому баклажаны были прожарены на совесть, но без горелых ошметков. Обмазывали их сметаной, той самой в которой стояла ложка, вкус ее передать с годами трудно, но она была пластична, а иногда тянулась за ложкой легкой струйкой, перебить которую можно было только языком.
Сочетание слов «сметанный продукт» и в голову не приходило, потому что молочница, разносившая по утрам молоко и сметану выговаривала всего одно слово, притом так громко, что будила всех: «Молеко, молеко!» – и этого было достаточно для определения качества всех продуктов, умещавшихся у нее в корзине. За плечами у этой товарки было не менее сорока килограммов поклажи, а точность ее появления можно было сравнить с легендарными японскими поставщиками сырья. «Когда Вы поставите свой товар? Завтра. А если Вы не сможете или заболеете? Тогда это сделает мой сын. А если и сын не сможет? Тогда мой брат или кто-то из родственников», – и так далее, до седьмого колена.
В бидонах утренней молочницы был один замечательный продукт, его было не так много, не сравнить с коровьим, и это было буйволиное молоко. После кипячения на нем образовывалась в холодильнике пенка, так мы называли сливки, толщиной с палец, было совершенным пищевым развратом действо, когда мы с матерью, по вечерам, пили это холодное, из холодильника, молоко, закусывая еще тем, «гвардейским» шоколадом. Чистить зубы перед сном не было принято и этот коктейль из налипшего на зубы шоколада с кремовым вкусом сливок доставлял чувство полного благополучия и довольства.