Как мы росли
Шрифт:
Как теперь жить?
Бабушка пришла поздно. Ещё с порога она стала приговаривать:
— Чего принесла! Уж чего я принесла! На, держи, только не разворачивай.
Бабушка стряхнула с платка снег, обмела валенки и села у печки, протянув озябшие руки над чайником.
— Ну, вот я и согрелась маленько, — сказала бабушка, —
Варя подала узелок, и бабушка вынула тёмные картофельные оладьи.
— Три рубашки скроила, сметала — вот и отблагодарили меня. Ешь, Варюша!
— Дяденька Чапурной приходил, — сказала Варя, запивая оладьи тёплым чаем. — Дожидаться не стал: «Некогда мне», — говорит. Он мне и печку помогал разжигать, а то бы она и до завтра не разгорелась.
— Ну и ложись, пока тепло, — сказала бабушка. — Я укрою тебя, и спи. А к Чапурному я завтра сама схожу. Где ему ходить ко мне! У него и без меня заботы хватит.
«Он про то, что мы в буржуев играли», — хотела сказать Варя, да промолчала: всё равно не поможет.
Варя забралась под одеяло, как была — в платье, в чулках, — и уснула. Бабушка сходила к соседям, вернулась, закрыла трубу, прилегла рядом.
Много ли ребёнку нужно: поела — и спит.
Хорошо, сегодня поесть принесла, а бывает так, что и нечего принести. В Москве теперь редко кто сыт.
Не спится бабушке; лежит, сама с собой рассуждает:
«С октября, с революции, прошло три месяца, а войну всё не кончают. Все ушли на фронт. Остались старые да малые. Про малых-то надо думать, кормить совсем нечем. Варя-то стала какая — одни глаза». Алёша, Алёша! Не вырастил дочку! Оставил на меня, старуху, — шепчет бабушка. — Война… когда она кончится? Когда рабочий народ отобьётся? У рабочих-то ни сапог, ни ружей, а воевать надо за свою, советскую власть. Вот Миша Чапурной вернулся без руки… Сердечный человек! Алёшу не ждать… Лежит он в братской могиле…
— Бабушка, ты чего? — спрашивает, проснувшись, Варя.
— Да вот простыла — кашляю, — говорит бабушка и утирает поскорее слёзы.
Варя опять засыпает. А бабушка всё со своими думами, и сон не идёт. «Чапурной, наверно, насчёт Вари приходил. Хлопочет ребят определить в детский дом. Хорошо бы, а то вместо хлеба стали давать рожь да овёс…»
Бабушка ходит по знакомым шить, иногда берёт с собой Варю.
«Пойдём, — говорит, — там покормят, а с собой вряд ли дадут».
Или, уходя, даёт талончики на обед и велит идти в столовую:
«Захвати вот баночку. Если не съешь, с собой принесёшь».
И Варя стоит в очереди за супом из воблы.
Суп пустой, только что солёный.
Бабушка за день устала. Казалось, как положит голову на подушку, так и уснёт. Да вот не спится. Одна мысль за другой в голове. Как теперь жить?
Ленинское задание
И днём и ночью в этом доме не закрывались двери: вся жизнь, все дела решались здесь. На доме висел кумачовый плакат: «Районный Совет солдатских и рабочих депутатов».
Чапурной, вернувшись после обхода фабричных домов, прошёл прямо к председателю. Тот уже поджидал его, и они сразу приступили
— Ребятишек много — почти все без присмотра. А самое главное — голодные, — рассказывал Чапурной. — Нынче из тридцати пяти ели трое. С матерями говорить нельзя — одни слёзы. Остались в Москве только те, кому совершенно некуда податься. У кого была хоть мало-мальская возможность уехать в деревню — уехали. А с этими просто одно горе. Вот список: Костины — детей четверо, отец на фронте. Савельевы — трое, мать в больнице. Смотрит за ними тётка. Кирилины — бабке шестьдесят восьмой год, девочка одна, средств никаких…
Чапурной ещё долго зачитывал список.
Подошли ещё депутаты, члены комиссий, и стали они все вместе думать, как выполнить задание Владимира Ильича Ленина — учесть детей, которых необходимо поместить в детский дом.
— Мало того, что голодают, — говорил Чапурной, — читать, писать не учатся, а им государством управлять придётся. Мы-то не вечные — воюем, работаем, а потом и в отставку. Вырастут у нас управляющие государством неграмотные.
— Надо подумать, кто этим домом будет заведовать, — сказал председатель. — Человека надо ставить своего, а то найдутся такие, которые на таком деле поживиться захотят. — Он посмотрел на Чапурного: — Как, Михаил Алексеевич, думаешь?
— Обязательно надо своего.
Член комиссии, старая работница, видно, много на своём веку повидавшая, что-то шепча, считала на пальцах, потом, утвердительно кивнув сама себе головой, сказала:
— Тебе надо за это дело браться, Алексеич.
— Да что ты! — удивился Чапурной. — У; меня сроду своих детей не было, что я с ними буду делать? Тут опытного человека надо.
— Вот ты и есть опытный. Я же всё учитывала: большевик — раз. Фронтовик — два. Свой рабочий — три. Справедливый человек — четыре. И мы тебе доверяем — пять.
— Я же малограмотный, а их учить надо.
— Учить не тебе, учителей найдёшь.
— Правильно! — сказали другие депутаты. — Очень правильно.
— Я думаю, лучше бы женщину… — не сдавался Чапурной.
— Не мужчину, не женщину, а человека на такое дело надо. Я бы сама пошла, да я совсем неграмотная! — Работница сердито посмотрела на Чапурного. — Да ты и помоложе. Не думала я, что ты будешь от такого дела отказываться. Ленин про это дело заботится — очень оно важное, дело-то.
Она помолчала и, совладав с собой, сказала:
— Внука я похоронила: молока у матери не стало. Трудно сейчас…
— Ты зря, Михаил Алексеевич! Дело решённое, — сказал председатель. — Ты уже за него взялся. По списку видно, что правильно начал… Так и решим, товарищи!
И выписал Чапурному Михаилу Алексеевичу мандат, что он теперь заведующий первым детским домом.
Вернулся Чапурной из Совета под утро домой, но заснуть не заснул. Бывали у него партийные и фронтовые задания, бывали и трудные — слов нет, но такого, в котором не знаешь, с чего начать, ещё не было.